Barunzir Daurug. Теология язычества: между Плутархом и Юлианом

Кризис Античности

Уже не первый год я копаюсь носом в теме политеизма – как исторического, так и современного, как сохранившего какую-то преемственность, так и воссозданного по чьим-то представлениям. И вот где-то сейчас мне, кажется, удалось заметить определённые тенденции и определённую рознь, существовавшую тогда и существующую сейчас. Это кажется мне довольно важным, и я попробую это сформулировать в сколько-то связном виде.

Начать, как мне кажется, стоит с некоторого важнейшего, как мне кажется, переходного периода, то есть от ситуации последних веков существования актуальных европейских политеистических религий. Я имею в виду первые века этой самой вашей нашей эры. Это время важно тем, что именно тогда политеизм переживает, если угодно, одновременно расцвет и кризис.

С одного крыла, античность именно тогда достигает своего интеллектуального, цивилизационного и философского пика. И это касается религиозной сферы в одну из первых очередей. Сформирован определённый обще-религиозный консенсус; во многом преодолены – не без помощи универсализующей политической и культурной силы Рима – противоречия между локальными племенными обычаями и воззрениями. И, что, может быть, даже важнее: тон в пространстве эллинизма начинает задавать расцветшая на имперской почве многочисленная и мощная греко-римская интеллигенция, которую уже не может удовлетворить агрессивно-примитивный дорийский миф. Философы и жрецы начинают активно изучать верования других народов, входящих в римскую ойкумену или соседствующих с ней. Триумфальный взлёт греческой философии даёт потрясающий материал для осмысления и массу инструментов для понимания.

С другого крыла, в это же время античный политеизм встречается со страшным противником: новыми религиями откровения. На самом деле, сама идея такой религии для эллинов не нова: уже столетия бок о бок с ними существует огромная персидская культура, насквозь пронизанная и детерминированная зороастризмом.

Но именно поэтому зороастризм для них – старый знакомец, его философию они научились понимать и принимать, частично даже опираясь на неё в собственных моделях мира (как именно – я ещё покажу ниже). Но этот – до-сасанидский – зороастризм был достаточно терпим, он не считал необходимым отрицать другие культы, если они в целом были совместимы с ним этически. Именно поэтому он скорее оказался для эллинизма полезен, а не вреден, став для греков чем-то вроде могучего, но договороспособного оппонента, в дискуссиях с которым собственная позиция скорее совершенствуется.

Совсем другое дело – иудаизм и возникшее на основе его синтеза с зороастризмом христианство. Здесь мы сталкиваемся с доктринами, вся суть которых – в экспансии, в пассионарной проповеди. В отличие от древнего зороастризма, авраамические религии того времени принципиально не видят возможности спасения души иначе, как в рамках своего учения; и как следствие, для них вопрос противостояния “язычеству” – это буквально вопрос спасения человеческих душ. Поэтому политеизм сталкивается с христианством и – спойлер – христианство побеждает. Почему? Мнений на эту тему тьма, и вот здесь я хочу попробовать сформулировать ещё одно.

***
Два персонажа, которые для меня очень явно характеризуют как расцвет, так и кризис античной веры греко-римского мира – это Местрий Плутарх из Херонеи и Флавий Юлиан Август, больше известный как Юлиан Отступник.

На самом деле, эти два очень разных человека в чём-то парадоксально похожи, они как бы заходят на одну и ту же культурную плоскость с разных сторон. В частности, их обоих можно назвать именно “греко-римлянами”. Плутарх родился греком, но искренне и глубоко увлёкся римской культурой, стал римским гражданином и половину жизни положил на то, чтоб работать своеобразным “переводчиком” между эллинами и латинами, создавая и популяризуя свои знаменитые “Сравнительные жизнеописания”, открывая греков римлянам и римлян грекам. Юлиан, император римский, потомок знатного римского рода, вырос в малоазиатской Греции и говорил по-гречески раньше, чем по-латыни; всю дорогу считал себя скорее греком, чем римлянином, и восторженно обожал именно греческую культуру.

Оба они были глубоко верующими политеистами. Плутарх с юности обучался при храме Аполлона Дельфийского, имел глубокое призвание к священству и неоднократный мистический опыт; старость встретил одним из верховных жрецов в Дельфах и автором многих трактатов о вере. Юлиан, формально крещёный в детстве, с юности же стал втайне сторонником эллинской исторической религии, тоже неоднократно переживал опыт общения с богами, был посвящённым в несколько мистериальных культов, а взойдя на трон, попытался отменить победу христианства и добиться возрождения политеизма.

Обоим им повезло: их вероучительные труды сохранились, пережив христианскую эпоху. Плутарх благодаря своим “Жизнеописаниям” стал кумиром всей средневековой исторической науки; поэтому и его труды о религии хранились и переписывались, хотя бы просто из уважения к его имени. Юлиан был для христианства величайшим и символическим врагом – но именно поэтому на его книги написали десятки опровержений; а по высоким стандартам раннехристианской апологетики, в каждом из таких трудов положено было обильно и точно цитировать оппонента.

Но при всех этих сходствах – само их учение выглядело настолько по-разному, что это были по сути две совершенно разных религии, и было бы ошибочно использовать условный зонтичный термин “язычество” для них обоих. И мне кажется, что если смотреть на современные попытки восстановить политеизм как систему — то мы увидим, как две этих модели, происходящие от беотийского философа и императора-бунтаря, накладываются друг на друга, противостоят друг другу в идеологическом и вербальном пространстве.

Теология Плутарха

***
Теология Плутарха – штука очень простая и ясная.

Для начала, он одним небрежным движением отправляет в архив всю замороченно-варварскую Гесиодову систему. Не то чтоб он относился к Гесиоду и Гомеру с презрением, он цитирует их местами вполне с охотой – но очевидно, что для него это – некое “детство” его религии, первые, смутные попытки понимания людьми божественного. Основывать свою веру на Гесиоде для него – всё равно что для современного химика буквально учиться по Альберту Магнусу.

Второе, что делает Плутарх – совершенно естественно расширяет понятие “политеизм” до всех богов, которые у грека находятся в доступе. Ему совершенно не жмут сирийские, семитские, египетские культы; он бурно одобряет возникновение в Элладе мощной общины поклонников Исиды и Осириса, близко дружит с их жрецами и даже пишет специальный трактат, разъясняющий грекам суть причудливого осирианского мифа. Что совершенно не мешает ему самому так и оставаться на всю жизнь поклонником родного и привычного Аполлона. С его точки зрения, боги совершенно нормально встречаются и дружат друг с другом; и если от Греции до Египта каждую неделю ходят корабли, а в Александрии есть уже немало смешанных греко-египетских семей – так что ж тогда удивительного в том, что рядом с Акрополем красуется Исейон. Эта “глобализация” выглядит для него как путь к познанию и духовному обогащению; чем в большем количестве образов люди узнают богов, тем лучше они понимают мир как таковой и его законы.

При этом Плутарх очень осторожен в любых попытках идентификации богов друг с другом. Он находит параллели между Осирисом и Дионисом, Анубисом и Гермесом, но каждый раз оговаривается “насколько можно судить…”, “если судить по обрядам…” – в отличие от многих современных ему греков, он никогда не пробует механически привести все окружающие культы к греческим образцам. Нет, в основе своей Исида для него именно Исида, почтенная чужеземная гостья; у неё своя история и свой миф; и если она в своей ипостаси культурной героини и напоминает ему Афину Палладу, так это в целом потому, что похожие мысли об устройстве мира не раз приходят в умные головы богинь. Хотя – и здесь он допускает вариативность; если кому-то и проще поклоняться Исиде в обличии Афины и наоборот – так неужели две действительно похожие богини обидятся на такое уподобление? По Плутарху – очевидно нет.

Но это всё – не само учение, а рассуждения вокруг него. Помимо этого Плутарх формулирует или суммирует из теорий своих коллег-жрецов собственный миф. И замахивается он ни много ни мало на происхождение богов как таковых.

Плутарх довольно едко издевается над обеими “рационалистическими” теориями, имевшими хождение в его время: о происхождении богов от обожествлённых героев и о возникновении богов как олицетворении природных процессов. Но при этом и изначальное бытие богов богами он тоже отрицает. С его точки зрения, изначально существовали только два независимых первичных мировых начала: гармонизирующее-творящее и хаотизирующее-разрушающее. И да, это буквально персидские Ормузд и Ариман (как произносит Плутарх, “Горомазд и Ариманий”). Плутарх здесь не зороастриец только потому, что эти начала он считает скорее стихиями, чем богами, и молиться началу гармонии непосредственно считает не очень осмысленным.

Затем из противоборства начал возникает наш мир. Его населяет бесчисленное множество обладающих душой существ (животных Плутарх категорически считает подобными людям и по-своему разумными). Из этих существ наиболее могущественные – демоны (δαιμόνια), тоже, кстати, материальные по сути, но состоящие из более тонкой и совершенной материи. И звери, и люди, и демоны наделены абсолютной свободной волей, и имеют склонность как к творению и гармонии, так и к разрушению и раздору.

И вот некоторые из демонов в своё время по какой-то причине решили стремиться к творящему началу, и как следствие – сотрудничать с людьми, помогать им или хотя бы просто взаимодействовать с ними иначе, чем пожирая и тираня. Эти “добрые” демоны и стали первыми учителями человечества, обучили людей всякому и стали защищать их от своих же собратьев – демонов, давших волю разрушительному началу в себе. Отсюда и массовое повторение в мифах мотива борьбы благого существа с чудовищем – Плутарх приводит пример сражений его собственного покровителя Аполлона против Пифона и Осириса с Гором против Сета. С точки зрения Плутарха это не архетип и не пересказы одной и той же истории – это реальная память о борьбе разных демонов между собой в додревние времена, у начала человеческой истории. Когда добрые демоны прогнали злых, благодарные им люди и объявили их богами – θεοί – и начали им поклоняться и приносить им жертвы, чтоб в том числе помочь им и дальше оставаться сильными и многократно подтвердить свой договор с ними.

При этом важно понимать, что демоны-союзники, они же боги, не являются всеблагими и всемилосердными. Они добры настолько же, насколько могут быть добры люди – и тем не менее до известной степени подвластны страстям. Если ты повёл себя с богом по-хамски – это примерно как если б ты повёл себя по-хамски с добрым, но могущественным и гордым царём: на первый раз, может, и простит, а вот на второй-третий может и вспылить. Потом ему, может, самому будет тебя жалко и несколько стыдно – но твою-то голову это на место не приставит. Зато истории про то, как боги позавидовали людям или прогневались на них из-за какой-то мелочи – типа историй Артемиды и Ниобы или Афины и Аракны – Плутарх категорически отвергает как человеческую “дездемонию”, суеверие. Нет. Бог если и сердится, то за дело. С другой стороны, мир всё ещё полон злых, не вступивших в договор с людьми демонов – и вот им-то лучше ни в каком виде не попадаться. Впрочем, боги продолжают борьбу с ними – и когда-нибудь, глядишь, выгонят их из Ойкумены окончательно.

Теология Юлиана-Ямвлиха

***

Теология Юлиана и его учителя, мистика-неоплатоника Ямвлиха, гораздо запутанней и сложней.

Юлиан отходит от изначальной народной веры гораздо дальше, чем Плутарх. Дельфийский мудрец видит в мифах пусть и искажённое за давностью лет, но всё-таки отражение истинной истории мира – а император полагает, что всю мифологию следует воспринимать практически исключительно как метафору и символ. Зато такой подход позволяет утверждать, что уж он-то непосредственно основан на боговдохновенном Гомере, просто понимает его Правильно, сиречь – аллегорически. Но так или иначе – Плутарх верит в сатиров, нимф и духов; Юлиан – нет.

Мир Юлиана тоже строится на двух началах, но совершенно иных. Они не антагонистичны, а напротив, находятся в вечном неразрывном союзе. Это изначальное Мужское и изначальное Женское.

Источником всей творческой силы и универсальным господином мироздания является Царь Солнце. Юлиан называет его Гелиосом, но это – совсем не древний титан греческого мифа. Это, с одной стороны, буквальное зримое солнце на небе; а с другой – отражение Истинного, Незримого Солнца Всех Миров (и тут все буквы концептуально большие). Истинное Солнце, изначальный источник бытия, для людей недостижимо; зримое Солнце есть его образ в мире, с которым можно взаимодействовать.

Солнце есть господин и начальник всего. Единственное равное ему хотя бы относительно начало – это сущность, которую Юлиан называет Мать Богов – супруга Солнца и его партнёр по творению. Эта первичная богиня ассоциируется одновременно с Луной и с Геей-Землёй. Она – единственная, с кем советуется он; он – единственный, с чьей волей сверяется она; совместно они – абсолютная власть в мироздании, и добро, и зло существуют только в рамках их совместной воли.

Царь Солнце и Мать Богов сочетаются в бесконечном браке. Вместе они порождают – а скорее эманируют, излучают – все образы божеств, сколько их есть на свете. И здесь Юлиан делает очень важное допущение: он в сущности считает, что поклоняться отдельным богам – это некий начальный, примитивный уровень веры. В этом нет ничего плохого, но это – для простецов. А истинные мудрецы знают, что все боги-мужчины есть лишь аспекты и образы изначального Бога, а все богини-женщины есть лишь аспекты и образы изначальной Богини.

Бог и Богиня совместно устанавливают все судьбы во вселенной. И они же прописывают в мироздании некие правила, законы, принципы, выраженные на самом деле почти математически. Мир исчислен и скован строгой системой правил, и эти правила доступны людскому познанию.

И здесь Юлиан вводит одно из базовых понятий своего учения – концепцию теургии. Теургия – это по сути магия; теург – это человек, который знает правильные ритуалы, действия, слова, исчисления, которые влияют непосредственно на установленный Богом и Богиней “первичный код” мира. Таким образом, совершая правильные ритуалы (в которых в том числе используются имена и символы “младших” божественных аспектов) человек-жрец может буквально править миром. Он не то чтоб в этот момент просит чего-то у богов – если он истинно посвящённый, то он знает, что богов в сущности не существует как действительных личностей, они – лишь функции и символы. Он по сути управляет богами, точнее – воздействует на отдельные аспекты универсальной божественности, применяя их силу к собственной пользе. Единственное правило, которое он при этом должен соблюдать – не нарушать универсальной воли изначальных Царя и Царицы мира, данной ему в интуитивном ощущении.

Очевидно, что при этом какое-то примитивное общение с богами бессмысленно. Боги как аспекты бытия подчиняются правилам; эти правила надо познавать и осмыслять. Молиться им, договариваться с ними, заключать с ними договоры? Это помогает простолюдинам бороться с тревожностью, не более того. Настоящая же “молитва” Юлиана — это просто процесс пребывания в мистическом единении с Богом и Богиней, в процессе которого теург и постигает принципы взаимодействовия с миром. Милость Бога и Богини к людям зависит даже не от моральных качеств напрямую, а скорее от способности человека к специфической “настройке” на их “частоту”.

***
Мне очень трудно здесь не сравнивать и не проводить параллелей.

Теология Плутарха — это мир «народной веры» с некоторым интеллектуальным осмыслением. Идея борьбы универсальных принципов блага и вреда и наполненность мира духами и богами — то, что приходит в голову как бы “само собой”; посмотрите на то, что спонтанно придумывают почти все авторы фэнтези и во что превращается даже и христианство, оставленное без присмотра в деревне.

Теология Юлиана — это вычурная философская модель, порождённая цивилизованным обществом и идеально подходящая для специфической интеллигенции. Здесь из религии аккуратно вычищено всё, что хотя бы приблизительно напоминает, you know, о собственно религии в её примитивных и естественных формах.

И если мы поглядим на то, какой путь проходит современный политеизм — мы увидим, что он всё так же мечется между этими двумя моделями. Опыт политеизма начинается у кого-то с ощущения непосредственного контакта с мистическим пластом — а у кого-то с попытки, не становясь материалистом, найти тем не менее миру другое, не-христианское осмысление; это уже до какой-то степени подталкивает “к Плутарху” или “к Юлиану”.

Самобытное “язычество”, существующее в локациях, где сохранилась хотя бы какая-то часть действительной архаики хотя бы в воспоминаниях, почти целиком организовано “по Плутарху”.

Напротив, нью-эйдж – практически весь в той или иной степени “юлианичен”. Мы видим здесь и универсальных Бога с Богиней, иногда с разной степенью изящества слепленных в одно существо. И богов, являющихся не настоящими имманентными сущностями, а аспектами и проявлениями Единого Божественного. И невероятную зацикленность на “магизме”, на использовании псевдо-религиозных ритуалов для по сути заклинательства этих “богов”. Отсюда у некоторых религиоведов наших дней (Мень, например) есть даже представление о том, что этот самый магизм есть неотъемлемая часть политеистического мира.

Я не хочу давать здесь совсем уж оценочных суждений. Но мне кажется, что понимать эту разницу и делать на неё поправку, когда мы говорим что об античных, что о современных доктринах категорически стоит. И, пожалуй, единственное, что я хочу тут заметить – что плутархова модель существует и может существовать в том числе и помимо христианства, независимо от его наличия и состояния. А вот юлианова очень во многом воспринимается именно как попытка построить что-то “настолько же крутое, как христианство, только не христианство”.

Вот только проблема в том, что Юлиан-то в итоге проиграл. С религией откровения очень трудно соревноваться на её поле. А Юлиан именно что вышел на это поле. Он вводит универсальное начало — и попадает в ловушку, например, теодицеи (совершенно непонятно, почему же Бог и Богиня создали несовершенный мир, если никакой в сущности противостоящей им равновеликой силы не существует). Он вводит идею тайного знания — и не придумывает при этом никакой истории пророка (может быть, таким пророком он видит себя — но тогда что-то пошло не так). И он при этом лишает своё учение очень важной подпитки — опыта действительного живого общения и взаимодействия с доступными и понятными силами, окружающими человека в повседневном мистическом пространстве, если так вообще можно выразиться. Его Царь и Мать настолько же сложны для понимания, как и христианская Троица — вот только при этом у Троицы по крайней мере есть хотя бы одно лицо, непосредственно действовавшее в мире и антропное по сути.

И главная беда — что Юлиан совершенно не пытается договориться с другой моделью на равных. Он преспокойно отнёс весь естественный культ конкретных богов к начальным, несовершенным формам религии — и не скрывал этого. Трудно было представить после этого, что за ним пойдут массы верующих. Религия Юлиана была и осталась религией для образованного городского класса.

И, как мне кажется, всё это стоит как минимум осознавать и иметь в виду.

Источник

Публикация на Тelegra.ph

Подпишитесь на наш телеграм-канал https://t.me/history_eco.

• Ключевые слова: Barunzir Daurug,Теология язычества,между Плутархом и Юлианом