Ольга Розова. Оборотничество и инициатические испытания

С. Панасенко. Преображение (1993)

«Всеслав Князь людем судяше,
Князем грады рядяше,
а сам в ночь влъком рыскаше;
из Кыева дорискаше до Кур Тмутороканя;
великому хръсови влъком путь прерыскаше…».

«В та поры поучился Волх ко премудростям:
А и первой мудрости учился
Обертываться ясным соколом,
Ко другой-то мудрости учился он Волх
Обертываться серым волком,
Ко третей-то премудрости учился Волх
Обертываться гнедым туром – золотые рога…»

Тема оборотничества – одна из тех мистических тем, что обрели особую популярность в последние годы: книги, фильмы, разнообразные байки-страшилки вовсю её муссируют. Возможно, одной из причин популярности является тот факт, что в данном случае байки и легенды имеют под собой вполне реальную, хотя и не буквальную, основу – как в истории, так и в психиатрии (ликантропия), не говоря уже о сказочной традиции.

В Русском орфографическом словаре термин «оборотничество» толкуется следующим образом: «Оборотничество – в мифологии магическая перемена облика персонажа. Преимущественно – временное превращение с последующим возвратом к первоначальному (подлинному) виду» [12].

Превращения в сказках встречаются так часто, что сложнее отыскать сказку, в которой бы не упоминался этот вид волшебства. Иванушка превращается в козлёночка, купеческая жена – в белую уточку, волк Ивана-царевича – в коня, затем Жар-птицу, а затем в Василису Премудрую, сама Василиса – то в лягушку, то в птицу, прекрасная Царевна – в лебедя, Финист – в ясного сокола, богатырь – в серого волка или медведя… и т. п.

М.А. Врубель. Царевна-Лебедь (1900)

Исследователь сказочной традиции В.Я. Пропп относит происхождение подобных сюжетов к инициатическим испытаниям, которым подвергался каждый достигший определённого возрастного рубежа член архаичных сообществ [10].

За тысячи лет в традиционном обществе сложилась система, направляющая и контролирующая человека, переживающего особые ключевые моменты жизни, система целенаправленных психологических трансформаций и испытаний, получившая в научной литературе название «инициация».

Под термином «инициация» (от латинского «начинать», «посвящать») подразумевается посвятительный переходный обряд, знаменующий переход индивидуума на новую ступень развития (например, переход в новую возрастную группу) в рамках какой-либо социальной группы или мистического общества.

М. Элиаде выделял три основных типа инициации [15]:

Возрастные обряды, в процессе которых подростки получают доступ к сакральным знаниям, сексуальности, приобретают статус взрослого полноправного члена социума;

Специализированные обряды при вступлении в тайное закрытое сообщество;

Шаманские посвящения, требующие от неофита трансформации обыденного человеческого состояния, обретение черт сверхчеловеческой сущности.

В исторической литературе обычно выделяются три фазы (ступени) инициатических испытаний: 1) отделение инициируемого от привычного ему окружения; 2) переходный период (символическая «смерть») включающий обучение и собственно испытания; 3) возвращение прошедшего инициацию индивида в общину уже в новом качестве полноправного её члена. В своих основных деталях этот сценарий использовался как в мужских, так и в женских инициациях.

В процессе инициации испытуемый ставился на грань выживания не случайно. Подростковый возраст – время физиологической и психической трансформации организма – тяжело переживается подросшим ребёнком, толкая его подчас на опасные шалости, патологические проявления характера, иногда даже опасные для окружающих. Внезапное коренное изменение привычных условий человеческим организмом и психикой зачастую воспринимается как кризис, провоцирующий невроз. То есть, по сути, болезнь перехода.

И.Я. Билибин. «Обернулся Вольга рыбиной-щучиной». Иллюстрация к былине «Вольга» (1904)

Для преодоления болезни требуются действенные лекарства, и роль таких лекарств в традиционном обществе играли жесткие, подчас жестокие инициатические испытания. Шоковая терапия инициации перетряхивала психику, стирая поведенческие стереотипы предыдущего возрастного этапа, и способствовала быстрой адаптации к изменившимся условиям.

При прохождении испытаний подросток должен был войти в «особое состояние изменённого сознания» (первое правило «перехода»!), потеряв себя прежнего и собственную индивидуальность, растворив индивидуальное сознание в «коллективном бессознательном». Для этого нужно было утратить память, способность к присущему человеку логическому мышлению – «разумению» и разбудить древнейшие животные инстинкты, дремлющие в подсознании. Методы приведения подростка в подобное состояние гуманностью не отличались: жестокие побои, унижение, страх, голод, недостаток сна, крайняя усталость сопровождались воздействием психотропных веществ. Жестокость, однако, была оправдана реалиями сурового времени. Общество не могло позволить себе нынешней роскоши – несколько лет ждать естественного выхода подростка из возрастного кризиса. Кризис требовалось преодолеть в кратчайшие сроки: подросший ребёнок должен был умереть и родиться вновь уже взрослым ответственным человеком.

Одним из вариантов временной «смерти» и являлось, судя по всему, ритуальное превращение – оборотничество. Очевидно, что и сам феномен, и включение его в инициатическую традицию восходят ко временам древнейших охотников и базируется на практике охотничьей маскировки, а также на некоторых тотемических и анимистических воззрениях: о воплощении души человека в животном (растении, предмете), о родстве члена человеческого сообщества с первопредком-зверем.

Этнографические и фольклорные источники указывают на такие способы «перевоплощения» в зверя, как зашивание или заворачивание в звериную шкуру, запрет на стрижку волос и ногтей, на использование огня и земледельческих орудий труда, питание исключительно мясом, перенимание звериных повадок, принятие обета молчания и общение посредством лая или рычания. Отсюда сказочные мотивы о богатырях, поступавших некогда в обучение к мудрецам и освоивших язык зверей и птиц. Разбуженные и укрощённые инстинкты впоследствии проявляли себя на поле брани. Так, знаменитый древнерусский князь Святослав в бою дрался рыча, как зверь, а его воины «издавали дикий, пугающий вой» [9]. Кстати, рудиментом подобных способностей можно считать сохранившееся до наших дней охотничье умение «вабить», то есть выть, находясь в особом психологическом состоянии – «мы с тобой одной крови» – и подманивать волков во время охоты.

Упоминание волка в данном контексте не случайно. Именно волчьи бесстрастность и бесстрашие должны были выработать в себе «переступающие черту» молодые воины. Важным моментом инициации, согласно исследованиям В.Г. Балушка, было «вступление неофитов в контакт с духами предков; посвященные вступали в контакт не только со своими предками-людьми, но и с духом тотемного предка-волка» [2]. В славянской традиции подобных воинов-оборотней называли волкодлаками (вукудлаками, волколаками), в скандинавской – берсерками.

Не случайно местом обучения подростков и местом проведения испытаний служил лес – с одной стороны, проекция «мира мёртвых», с другой – обиталище тотемных предков, в частности, волков. Лес – «особое место» (второе правило «перехода»). Сказочные герои оказываются в таком волшебном лесу обычно сплочёнными группами, промышляют исключительно охотой или разбоем. В сказах (например, из собрания А.Н. Афанасьева) живущие в изолированных избушках «лесные братья» имеют животный облик, который легко изменяют на человеческий. Так, героиня одной из сказок оказывается свидетельницей чудесного перевоплощения: «…Пошла в поле, и зашла в пустой дом, и ухоронилась. И вот топотня, топотня, бегут сорок волков, и стали развертываться кругом столба по солнышку, и развернулись, и очутились все добрыми молодцами…» [4].

Кстати, разворачивание вокруг столба посолонь не случайно. Движение по солнцу мыслилось нашими предками как «правильное» и должно было возвратить ушедших в «Навий мир» обратно в мир людей. Оборачиваясь в зверя, напротив, следовало двигаться (поворачиваться) противосолонь. В фольклоре упоминаются и такие способы превращения, как «перекувырнуться» через пень, нож, топор, огонь, переступить особым образом через заговорённую колдуном вещь и т. д. Стоит ли говорить, что в процессе инициаций реальных превращений, разумеется, не происходило, зато происходила основательная психологическая перестройка, привязанная к короткому действию – перевороту. В дальнейшем, вероятно, переворот служил своего рода детонатором, обеспечивающим мгновенную перестройку сознания, включения его в боевой режим – состояние обострённых «звериных» инстинктов, нечувствительности к боли и усталости. Вероятно, традиционная подготовка воина предполагала выработку подобного навыка на уровне условного рефлекса. Так в опытах Павлова включение электрической лампочки стимулировало выработку слюны у подопытного животного.

В. Славук. Волколак. Иллюстрация из книги «Чароўны свет» (2010)

Впрочем, все эти предположения основаны лишь на логике да немногочисленных фольклорных упоминаниях.

Исторических источников, освещающих детали славянских инициатических испытаний, связанных с оборотничеством, почти не сохранилось. По сути, единственным источником является широко известное упоминание Геродота о неврах, проживавших к северо-западу от Чёрного моря и считающихся одним из праславянских племён: «…каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик» [3].

Тверские монеты XV века: предположительно волк-оборотень и Иван-царевич.

К этому источнику примыкают данные этнографии. Так, сохранился заговор XV века, записанный неизвестным читателем на полях “Псалтыри”. Заговор относится к разряду воинских и оперирует понятиями оборотничества: “Се аз, зверь юн, очи мои звери, а гроза моя ц(а)р(е)ва, блудитеся меня, кр(е)стьяне, аки овцы волка…”. Текст ещё одного заговора буквально направлен на защиту «обращённого» от недругов: « Расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя, человека и гада, чтобы они серого волка не брали, теплой шкуры с него не драли. Слово мое крепко, крепче сна и силы богатырской…» [цит. по 4].

О способностях воинов и поэтов к оборотничеству повествует и «Слово о полку Игореве»: в «Слове» упоминается князь Всеслав Полоцкий и вещий Боян, а также цикл былин о Вольхе Всеславьевиче. Отрывки из этих произведений процитированы в эпиграфе статьи.

Исследователь Д.Громов трактует как автопортрет в оборотническом обличье также рисунок новгородского мальчика Онфима на одной из берестяных грамот ХIII века с подписью: «Я зверь» [4].

Один из знаменитых рисунков новгородского мальчика Онфима. Подписи (в переводе): «поклон от Онфима к Даниле» и «Я зверь»

Отголоски традиций «волчьего братства» сохранились в некоторых обрядах, зафиксированных этнографами на Украине, русском Севере и особенно в казачьей среде.

Исследователи инициатических традиций сходятся в следующем:

Практика инициаций, в том числе воинских, была распространена у всех индоевропейских народов, в том числе, у славян;
В славянской среде воинские инициации юношей сводились к «превращению» последних в воинов-волков, сплочённых в дружины-стаи («волчьи братства»);
Суть “волчьей” воинской инициации заключалась в радикальном изменении сознания в результате его “погружения” в низшие слои «коллективного бессознательного», тесно связанные с животным миром;
Перестройка сознания в процессе ритуала формировала у инициируемых особое мировоззрение и особую способность быстро входить в необходимое для боя эмоциональное «животное» состояние, основными чертами которого были бесстрашие и беспристрастность.

Однако всё вышеизложенное относится к мужским, преимущественно воинским, инициациям. О женских же инициатических практиках фактически ничего не известно. Только глухие отголоски в фольклоре. Вероятно, даже в архаичные времена они были окружены большей тайной, нежели мужские. Сохранению тайны способствовал и тот факт, что, в отличие от коллективных мужских, женские инициации были индивидуальными. Особенно это касается инициаций, связанных с тайными, «ведьмовскими» знаниями и умениями. Каждый мужчина в древности должен был овладеть воинскими навыками, но далеко не каждая женщина получала особое жреческое посвящение. А именно жреческое посвящение предполагало способности к оборотничеству.

«Когда царем на Руси был Иван Васильевич Грозный, <…> он решил… уничтожить колдунов и ведьм <…> Навезли со всех сторон старых баб и рассадили их по крепостям с строгим караулом, чтоб не ушли. Тогда царь отдал приказ, чтобы всех привели на площадь. Собрались они в большом числе, стали в кучку, друг на дружку переглядываются и улыбаются.

Вышел сам царь на площадь и велел обложить всех ведьм соломой. Когда навезли соломы и обложили кругом, он приказал запалить со всех сторон, чтобы уничтожить всякое колдовство на Руси на своих глазах. Охватило полымя ведьм – и они подняли визг, крик и мяуканье. Поднялся густой черный столб дыма, и полетели из него сороки, одна за другою – видимо-невидимо… значит, все ведьмы переметчицы обернулись в сорок и улетели и обманули царя в глаза» [цит. по 4].

Д. Тенирс. Инициация ведьмы (1647-49)

Подобным образом в сказке улетает от высокопоставленного насильника жена Федота-стрельца, так же покидает Ивана-царевича Василиса Премудрая. Собственно, и поверья о летающих на помеле ведьмах восходят к мифологеме «женщина-птица». Этот устойчивый образ повсеместно проявляется в традиционном женском костюме (орнамент, «птичьи» головные уборы – кичка, сорока, пава), в ритуальных танцах и обрядах. Достаточно вспомнить средневековые новгородские браслеты с изображениями «птичьих» танцев или роль девушек в весеннем птичьем празднике Жаворонки.

Очевидно, владение искусством магического «птичьего» танца и пения были в женских посвящениях обязательными. Так считал и В.В. Пропп [10]. А, если обратиться к народной традиции, то вплоть до XX века некоторые календарные праздники на селе начинала половозрелая «девка-игруха», мощный голос которой мог заполнить пространство радиусом более километра, вводя односельчан в праздничное состояние. А девичьи заклички весенних праздников должны были достигнуть аж светлого Ирия, напомнив зимующим там птицам о необходимости возвращения и отмыкания «тёпла летичка».

Я. Вильденс. Превращение женщин в сорок (XVII век)

Согласно преданиям, такие танцы и такая музыка обладали способностью вызвать дождь, ускорить рост растений, отогнать болезнь, не говоря уже о правильном настрое во время обряда или праздника. Факт, что и в наши дни занятия фольклорным пением излечивают многочисленные болезни. И не только. Кстати или некстати здесь будет вспомнить о свойствах сохранившейся до XIX века в Беларуси «троистой музыке», заставлявшей падать с веток плодовых деревьев прожорливых гусениц?

Наконец, танец и пение по сей день служат мощными афродизиаками и несомненно привлекают мужчин – а ведь именно этим магическим умением должна была владеть достигшая брачного возраста девушка в первую очередь. Ведь основным жизненным предназначением женщины было (и остаётся, несмотря ни на что!) создание семьи, рождение и воспитание детей.

Можно предположить, что женские инициации не предполагали жестокого физического воздействия: будущая жена и мать должна была сохранить красоту и здоровье, но преодоление страха, голода, испытание ума, характера, хозяйственных и чисто женских умений, а также ритуальное странствие в них присутствовали наверняка.

Что же до «ведьмовских» умений, то ими могла овладеть не каждая. Требовались врождённые (чаще передаваемые по наследству) способности, желание и сила духа. Всё это демонстрирует Василиса Премудрая из одноимённой сказки, сохранившей память об инициатических испытаниях. Вероятно, будущая жрица-ведунья обучалась и сдавала экзамен на знание трав и настоев, заговоров и наговоров, изготовление амулетов и проч. Посредством изготовленных амулетов (часто птичьих) и ворожьбы прошедшая соответствующее обучение женщина могла создать «особое место» где угодно – в доме ли, на природе или на деревенской улице. Главное, что требовалось от женщины – мгновенно ввести себя в «особое состояние сознания». Амулет или текст заговора служили всего лишь ключом, отпирающим волшебную «дверцу» самонастройки.

В. Васнецов. Царевна-лягушка (1918)

Но, безусловно, особого обучения требовали техники психического воздействия на других – умение «отводить глаза», «насылать морок», в том числе, исчезать из поля зрения, «улетать». Кого при этом видел свидетель – птицу, кошку, летучую мышь или ведьму на метле – это зависело либо от фантазии свидетеля, либо от того эмоционального образа, за который цеплялось сознание ведуньи. А вот «детонатором», «переключателем» психики в данном случае, скорее всего, служил взмах руками – «крыльями» (возможно, сопровождавшийся хлопком). Думается, не случайно почти все сказки, упоминающие превращение женщины в птицу, содержат фразу: «…взмахнула (вариант: захлопала) крыльями – и улетела». Как и в случае с мужчиной-«волкодлаком», образ служил конкретным ориентиром, сливающим чувственную силу женщины с чувственностью животного царства. Эмоциональный всплеск получал подпитку от самой природы, из животного царства и глубин генетической памяти.

Инициации как пограничному, переходному рубежу в человеческой жизни должны были соответствовать также пограничные периоды календарного времени. И, как мне представляется, для мужчин и женщин они тоже были различными.

В.Г. Балушок связывает мужские воинские инициации с днями двух христианских святых – Святого Георгия и Святого Николая, указывая на украинские поверья, будто «вовкулакой человек становится в день св. Юрия, а в человека опять превращается на Николу зимнего». То есть в язычестве это изначально Перун и Велес, что логично: в исторической традиции Перун считался у славян покровителем воинов, а Велес был хозяином Нижнего мира, связанного с волшебством и, соответственно, превращениями.

День Святого Георгия (Юрий зимний) приходится на 9 декабря, Никола зимний – на 19. Показательно, что именно на Николу зимнего в народе принято было устраивать мужские братчинные пиры, на которые не допускались ни женщины, ни молодёжь. Зато молодёжь активно гуляла на Святки-Коляды. И именно святочные ритуалы сохранили повсеместное ряжение, когда колядовщики надевали звериные маски, напяливали на себя вывернутые овчиной наружу шубы и организовывали «святочные бесчинства». Чем не отголоски деятельности разбойной «волчьей дружины»?

Добавим, что дни, близкие к зимнему коловороту, – особые, «пограничные» дни, когда, согласно поверьям, границы между мирами становятся зыбкими, и Нижний Мир вплотную соприкасается с Миром Земным. Так что налицо третье условие «перехода» – «особое время».

Учитывая пролонгированность инициатических испытаний, можно предположить и ещё один возможный вариант. Маскировка и ритуальные бесчинства характерны также для Масленичной недели. Некогда Масленица (Комоедицы) приходилась на весеннее равноденствие, масленичные балаганы включали скоморошьи забавы с медведями, да и пробуждение медведей от зимней спячки приходится на этот период. Возможно, в данном случае мы нащупываем время инициаций «медвежих братств»? Ведь медведь также являлся тотемом многих славянских племён. А, возможно, это время было шансом для тех, кому воинская наука давалась с большим трудом? Ведь и в наши дни допускается пересдача…

А что же с женскими инициациями? На наш взгляд, их преимущественное время – осень и «особое время» близ Осеннего Равноденствия. Три из четырёх двунадесятых Богородичных христианских праздников приходятся на осень или близкие к ней дни – Успение (28 августа), Рождество Пресвятой Богородицы (21 сентября) и Введение (4 декабря). В том же ряду стоят осенняя Казанская (праздник иконы Казанской Богоматери) и многочисленные женские тезоименинные праздники.

30 сентября – «Всесветные бабьи именины», они же «всесветная бабья выть». С чего бы плакать в праздник о женской судьбине? Не отголосок ли это проводов достигших отрочества дочерей в Мир Иной, к самой Бабе-Яге?

14 октября – ещё один Великий праздник – Покров Пресвятой Богородицы.

В ту же пору – с Покрова – начинаются девичьи посиделки, на которые не допускают парней. Парни, если и приходят, то как разбойники или «похитчики»: то кудель подожгут, то девку в игре схватят и потащат из хоровода – «волки»! А вот присутствие на посиделках «сватьей бабы Бабарихи» приветствовалось: она и сказку расскажет, и совет мудрый даст. Рукоделие, танцы и песни являлись обязательным компонентом девичьих посиделок – а, как мы помним, это искусства магические, приворотные. На Покров же девки бежали к заутрене с молитвой: «Батюшка-Покров, покрой землю снежком, а меня женишком». На Покров же начинали играть первые свадьбы.

Д.О. Осипов. Две девушки в день Семика (1860-1870-е)

27 октября и 10 ноября – дни Святой Параскевы Пятницы, заменившей в народной традиции языческое женское божество Мокошь, великую Пряху, дарительницу жизни и смерти, покровительницу бабьих рукоделий. Образ сказочной Бабы-Яги, сурового инициатора, восходит именно к этой языческой богине. Баба-Яга являлась, по одним данным, её жрицей, по другим, – самой Мокошью. Любопытно, что вплоть до XX века на Параскеву устраивали «льняные смотрины», когда женщины хвастались друг перед другом вытрепанным льном и рукоделием, а девушки просили святую о хорошем женихе.

О том же молили 14 ноября свадебных кузнецов – Козьму и Демьяна. Кстати, именно на Козьму и Демьяна устраивали особые девичьи посиделки, на которые приглашали парней и кормили их куриной лапшой… приворотное зелье? Или сброшенный птичий образ – ритуальная смерть и возвращение в мир людей?

А ещё после Кузьминок начинались девичьи гадания про жениха – тоже отголосок магических практик.

Свадьба – венец, итог успешно пройденной инициации. А женские инициации индивидуальны, так уж распорядилась природа. Поэтому их «особое время» будет тянуться до зимы, а потом, возможно, проявится вновь весной, накануне Радуницы и Красной горки, а затем на Троицкую Семиковую неделю, когда границы иных миров снова приоткроются. Кстати, если проводить параллели с природными явлениями, то появление потомства у птиц приходится именно на весну. Зато осень – время отлёта, когда птенцы окончательно становятся на крыло.

Возможна и другая трактовка. Осень – время общих возрастных женских инициаций, своего рода инициаций первой ступени, когда проводилась проверка готовности девушки к созданию семьи и ведению домашнего хозяйства. А вот жреческое обучение немногих избранных требовало дополнительного времени, и время жреческого посвящения могло быть иным. Случайно ли народные поверья сохранили представления о ведьминых шабашах на Вальпургиеву ночь – 1 мая? И случайно ли второй свадебный пик приходится на близкую к ней по времени Красную горку? Причём, именно сыгранная на Красную горку свадьба считалась в народе почти что гарантией супружеского счастья…да может ли быть иначе, когда жена – Василиса Премудрая?

Л.Р. Фалеро. На шабаш ведьм (1880)

Таким образом, вероятно, осень – преимущественное, но не единственно возможное время для женских инициаций. И, строго говоря, женская инициация – длиною в жизнь, ибо магические умения жене, матери и хозяйке дома придётся применять практически ежедневно.

Альма-Тадема Лауренс. Женщины Амфиссы (1887)

Девка – не парень: её удел не краткая мгновенная мобилизация сил, а постоянное подспудное пребывание в «особом времени», «особом месте» и «особом состоянии сознания», предполагающем возможность в нужный момент обернуться птицей и взлететь.

Использованная и рекомендованная литература:

1. Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. – М.: Астрель, 2012. 304 с.

2. Балушок В.Г. Инициации древних славян (попытка реконструкции) / «Этнографическое обозрение», 1993, N4.

3. Геродот. История. IV, 105.

4. Громов Д. Оборотничество и возрастные инициации [Электронный ресурс]. Код доступа: http://via-midgard.info/news/article/nasledie/slav/723-oborotnichestvo-u-vostochnyx-slavyan.html

5. Громов Д.В. Юношеские инициации как один из способов облегчения прохождения возрастного кризиса // Тезисы докладов. Международная психологическая конференция «Психическое развитие в онтогенезе: закономерности и возможные периодизации». М., 1999. С.28–30.

6. Корецкий А. Посвящение в волков у славян. [Электронный ресурс]. Код доступа: http://iriy.io.ua/s391747/a._koreckiy._posvyashchenie_v_volkov_u_slavyan

7. Коринфский А.А. Народная Русь (репринтное издание). – М.: редакция газеты «Град Китеж», 1995. 720 с.

8. Круглый год. Русский земледельческий календарь / Сост., вступ. ст. и примеч. в тексте А.Ф. Некрыловой. М., 1989. 496 с.

9. Максимов С.Г. Русские воинские традиции. – М.: Вече, 2010. 320 с.

10. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. – М.: Лабиринт, 2000. 333 с.

11. Русские былины. – М.: Пан пресс, 2009. 308 с.

12. Русский орфографический словарь (под ред. Лопатина В., Ивановой О.). – М.: АСТ-Пресс Книга, 2012. 896 с.

13. Русский праздник. Праздники и обряды народного земледельческого календаря. – СПб, Искусство-СПБ, 2001. 668 с.

14. Слово о полку Игореве: Сборник / Вступ. статьи Д. С. Лихачева и Л. А. Дмитриева; реконстр. древнерус. текста и перевод Д. С. Лихачева; сост., подгот. текстов и примеч. Л. А. Дмитриева. – Л.: Советский писатель, 1990. 399 с.

15. Элиаде М. Тайные общества. Обряды инициации и посвящения. – М.-СПб: Университетская книга, 1999. 356 с.

Доклад был прочитан на III Международной научно-практической конференции «Непознанное. Традиции и современность» 12 октября 2013 года. Опубликовано в вестнике «Аномалия» №4, 2013.

Источник

Публикация на Тelegra.ph

Подпишитесь на наш телеграм-канал https://t.me/history_eco

• Ключевые слова: Оборотничеств,инициатическ,испытан,