В. Можегов. Древний Египет: «Один Бог на небе, один Царь на земле»

Как же возникло государство?

Отложим теперь на время библейский миф, и попробуем посмотреть в самые начала Традиции, цивилизации, образования государства так, как позволяют нам это наши сегодняшние знания.

Выходя из верхнего неолита, первые известные нам цивилизации Междуречья и долины Нила постепенно оформляются в государство. О природе государства много спорили в XIX-XX вв., школьные учебники до сих полны измышлениями марксистов об ирригационных сооружениях, необходимость постройки которых якобы и привела к созданию государства.

Однако долина Нила, дающая по несколько урожаев в год, не требовала никаких ирригационных сооружений. Невероятно плодородная, защищенная со всех сторон морем и пустыней, эта земля была настоящим первобытным раем. Сами египтяне называли ее святой землей, черной землей (в отличии от красных земель окружающих пустынь). В среднем неолите берега Нила сплошь покрывали бесконечные вереницы поселений, социальное устройство которых никакого оформления в государство просто не требовало.

Почему же государство в Египте всё-таки возникло? На это были причины морально-социологические и религиозные – так сегодня отвечают на этот вопрос серьезные египтологи. В основе египетского этического кодекса, заключенного всеобъемлющим термином «Маат» (справедливость, жизнь по правде, должное бытие) лежало то, что один из самых авторитетных египтологов и культурологов нашего времени Ян Ассман называет «негативной антропологией», т.е. трезвое осознание того, что человек зол по своей природе.

Ма́ат (ег. mˤ3t, копт. me, mei — «правда») — древнеегипетская богиня истины, справедливости, закона и миропорядка, которая руководит звёздами, временами года, восходами и закатами солнц

Первобытный Египет прекрасно осознавал, что мир, в котором он существует – уже далеко не рай, что золотой век далеко позади, а человек глубоко испорчен. И что, как «святую землю» Египта требуется охранять от красных песков пустыни, поддерживая должное бытие, так же точно и испорченного человека (чья злая воля стремится владычествовать над слабым) требуется смирять. Итак, государство утверждается для того, чтобы усмирить злую волю человека: желание притеснять, грабить, отбирать чужое имущество. Первейшие и главнейшие функции государства (и, спустя шесть тысяч лет это остается так и никак иначе) – полицейские. Государство – это тоже насилие. Только насилие позитивное, насилие, заставляющее подчинятся закону, и защищающее слабых от произвола сильных. Всё это ярко являют египетские тексты. А такие формулы как «по правде судить» являются важнейшими в этике Маат.

Государство создано богом, дабы «укрепить спины слабых» (Поучение Мерикара). «Речь идет о спасении слабых из рук сильных. Направляющее вмешательство государства изображается здесь именно как спасение. Судья как защитник: это квинтэссенция древневосточной идеи справедливости, задуманной целиком и полностью с точки зрения бедных и слабых, «вдов и сирот», которых государство оберегает в их праве… Боги сотворили изобилие, но людская злоба и жадность порождают скудость. Дабы слабые не гибли от жадности сильных, должен существовать царь, то есть государство, заботящийся о справедливом распределении. Благороднейшая задача царя – воплощение справедливости, а типичнейшая форма этого воплощения – указы о помиловании, освобождении, амнистии…».[1]

Позиция «негативной антропологии» основана на той предпосылке, что «без организованной власти люди не способны хранить промеж себя мир и справедливость. Поэтому справедливость невозможна вне господства».[2]

Тот же взгляд на вещи Ассман обнаруживает в классической Индии, где ту же миссию защиты слабых от «закона рыб» (когда более крупные пожирают мелких) исполняет сословие кшатриев-воинов, и в «учении о государстве» императора Фридриха II Гогенштауфена.

Однако, прежде всего, прямую трансляцию этих идей мы увидим в классической Византии. Фёдор Успенский в своей «Истории Византийской империи» подробно описывает указы императоров, направленные на защиту крестьянской общины и её прав, замечая, кстати, что перед нами «редкие в истории меры», которым «Запад не может представить и тени подобия».

Особенно замечательны мотивы восточных императоров: «Есть люди, которые, отрицаясь от своей духовной природы и Создателя, заботятся только о земных благах и временном благополучии. От таких людей, с жадностью гоняющихся за богатством и подверженных страсти стяжания, происходят все бедствия отсюда всякие замешательства, отсюда все несправедливости, отсюда великие и долгие страдания и стоны бедных. Но за бедных стоит сам Господь…» (вступление к одному из законов, изданных в 934 году императором Романом Лакапином).

Этот текст (как будто вышедший из-под руки египетского царя) являет собой прямое продолжение этики Маат. Как и сама крестьянская община Византии представляет собой прямое продолжение крестьянской общины Египта. А Русская община – прямое продолжение общины Византийской. Перед нами по сути, ничто иное, как прямая передача Традиции от нижнего неолита (10 000 л. до РХ) и до середины ХХ века, когда крестьянство в России было окончательно уничтожено.

Скульптурное алевролитовое изображение головы бога Осириса, украшенной короной правителей Верхнего Египта «хеджет». Поздний период Древнего Египта, ок. 664-332 гг. до н.э. Бруклинский музей

Но вернемся в Древний Египет. Итак, Египет прекрасно осознает: когда-то, в золотом веке (царстве Осириса) не было нужды в государстве. Люди были бессмертны, счастливы и почитали богов. Однако, с вхождением в мир смерти (убийство Сетом брата Осириса из зависти и желания властвовать) всё изменилось. В царстве Гора (сына Осириса) смерть является уже непреложным законом. Однако, справедливость была восстановлена (любовь и божественная магия Исиды и Гора воскресили Осириса). Этот новый космический порядок и призван поддерживать Египет. В этом и заключается этический смысл этики Маат. И также, как Осириса воскресили Исида и Гор, Маат дает бессмертие смертному. Для этого тот должен пребывать с Осирисом в пространстве этики Маат: то есть почитать царя и исполнять закон справедливости. Если ты богат и силен, ты должен уберечь себя от зла – не притеснять слабых и помогать немощным.

Во множестве известны египетские тексты, где тот или иной царский чиновник свидетельствует перед смертью, что он всегда исполнял законы Маат, охранял бедных от произвола, накормил голодного, утешил вдову, помог немощному. Так перед нами открывается иной, более высокий смысл египетского государства.

Теология царства: христианство наследует Египту, а не Иудее

Итак, государство становится необходимым, потому что боги оставили этот мир, потому что высшая форма бытия на земле (форма золотого века, когда люди и боги жили вместе) более невозможна.

Один из египетских мифов повествует о восстании людей против богов. Боги подавили восстание, однако, изогнув небосвод над и под землей, ушли за его пределы, оставив людей одних. И теперь связь с богами возможна только через фигуру царя.

«Если бы боги присутствовали здесь и сейчас, никакого государства бы не существовало. Однако же, поскольку боги далеко, должен иметься институт, поддерживающий контакт с миром богов даже в условиях божьей удаленности». Таким образом, «место реального присутствия занимает репрезентация».[3] Таким образом, государство (царство) есть репрезентация Бога на земле.

Как же возникает эта теология Царства?

Первое, что мы обнаруживаем в додинастическом периоде Египта – это гробницы и погребальные обряды. Первоцерковь Египта – это плач об умерших и память о них. Можно сказать, что Египет создала мысль о смерти. Точнее – о её преодолении. Весь Египет с первых же дней своего существования устремлен за грань этого мира, туда, куда ушли боги и куда уходят мертвые.

Первые века египетской письменности (насквозь сакральной, в отличие от Месопотамии, и, в особенности, Финикии, где большая часть записей – это документы торговых сделок и учетные книги) – это только и исключительно запись имен. Египет ведет свой многовековой мартиролог, записывая имена своих мертвецов, и, таким образом даруя им вечность: ибо тело тленно, имя же – вечно.

В сущности, вся цивилизация Египта сосредоточена вокруг идеи преодоления смерти, вся эта цивилизация – один напряженный подвиг достижения бессмертия.

Месопотамия тоже попробовала шагнуть за край («Эпос о Гильгамеше»), но осознала тщетность усилий. Вывод древнейшего на земле эпоса: «Гильгамеш! Куда ты стремишься? Вечной жизни, что ищешь, не найдешь ты! Боги, когда создавали человека, смерть они определили человеку, вечную жизнь в своих руках удержали. Ты ж, Гильгамеш, насыщай желудок, днем и ночью да будешь ты весел; праздник справляй ежедневно; днем и ночью играй и пляши ты! Светлы да будут твои одежды, волосы чисты, водой омывайся, гляди, как дитя твою руку держит, своими объятьями радуй подругу – только в этом дело человека!».

Эстетически и философски одаренные греки мгновенно поняли эту разницу между Месопотамией и Египтом, оценив духовный порыв последнего одной точной поговоркой: «всё боится времени, время боится пирамид».

Пирамиды – это и есть египетские памятники бессмертия, увековечивающие не столько даже погребенных царей или египетскую цивилизацию в целом, сколько все поколения живших прежде. Вершину же египетской пирамиды венчает царь. И так же как вершина пирамиды указывает на солнце, садящееся на неё, так же и царь указывает на Высшее, символизирует и представляет это Высшее перед лицом всего народа.[4]

Откуда же такая невероятная вера и почитание царя в Египте? А. Зубов считает, что ключ к разгадке лежит в самой этимологии слова «Бог» (егип. ntr, нечер – чистый).[5] Если «Бог» по-египетски – это тот, кто, прежде всего, чист, значит и тот, кто может приблизиться к Богу, должен быть, прежде всего, чист. Таким образом, сама идея выделить из всего общества одного человека, который будет представлять весь народ, рождается из сознания собственной нечистоты. Если эта догадка верна (Ассман говорит о репрезентативной функции царя, воплощающего небесного Бога, но это в сущности тоже самое), то перед нами, конечно, очень высокий уровень самосознания народа.

Мысль, которую подчеркивал в свое время Карл Шмитт: всякая позитивная политическая теория (теология) предполагает негативную антропологию — представление о неисправимой ущербности человека (и наоборот), полностью разделяет и Ассман: святость царя существует только в соотнесенности с греховностью подданных.[6]

Итак, Царь – это тот, кто чист, тот, кто очищен жертвами всего народа, и, через эту свою ритуальную чистоту получает право войти в чертоги Бога. Он тот, кому каждый (недостаточно чистый) делегирует свое право связи с Богом.

Таким образом, царь – не только представитель Высшего на земле, он также и – плоть от плоти народа, он – избранный, отделенный от народа, его святое. Царь в некотором смысле – «Ба» (небесный образ) народа.

(Интересно, что Израиль, упраздняя царя и его репрезентативную функцию представителя Бога на земле и представителя народа перед Богом, сохраняет понятие «святости» и «чистоты», перенося его – что совершенно естественно – на сам «народ Израиля». Но об этом поговорим ниже).

Статуя Гора эпохи Птолемеев, Лувр

Итак, венчаясь на царство, царь обретает ритуальную чистоту и приобщается миру богов. Теперь он – прямой потомок Осириса и Гора, первых поколений богов-царей «золотого века». Царь, собственно, и есть воплощенный Гор – сын Осириса, победивший Сета, вечный Царь Египта. Таким образом, всякий, входящий на трон, египетский царь – есть лишь новый образ единого, неизменного, вечного Гора.

Царь, также, – единственный, кто достоин совершать ритуалы и приносить жертвы. Ритуалы – вообще наиважнейшая функция царя. Смысл ритуалов – «возвращать» гармонию золотого века, когда боги и люди жили вместе. Ритуалы призваны изгонять хаос (Исфер) и поддерживать порядок Маат.

Сами египетские жрецы совершают богослужения лишь от имени царя, делегирующего им это право. (То же мы позднее увидим и в Риме: император – верховный понтифик, и в Византии: император – «внешний епископ» Церкви).

Когда же царь умирает, он становится проводником в мире смерти и посмертия. Он – тот, кто открывает двери неба для своего народа; он тот, за которым народ (те, кто любил царя и следовал этике Маат) уходит в свет вечного дня («Книга выхода в свет дня» – настоящее египетское название «Книги мертвых»).

Итак, царь одновременно и бог, и человек. Он – самый чистый из людей, достойный представлять их перед богами, и – представитель божественного мира на земле. Он тот, кто открывает божественные врата, проводник в царство света, в «свет вечного дня», богочеловек, спаситель. Он – путь, которым в небесные селения всходят все, кто пребывал на земле с ним и Маат, кто пребывал в истине и благе божественного порядка вещей.

Ассман называет египетское государство «институтом божьей близости», фактически – церковью, где сакральное и светское, религиозное и политическое еще не разделены. Смысл существования его тот же – спасение.

И так же, как и земной институт Церкви «существует только на основании той предпосылки, что пришествие Христа непосредственно не предстоит» (Эрик Петерсон, Церковь, 1951), так же точно египетское государство существует лишь как «репрезентация рая». И с тем же правом, замечает Ассман, можно египетское государство назвать церковью, оно также точно отвечает за связь с божественным, за спасение, за защищенность людей и социальную справедливость.[7]

И да, конечно, более всего это напоминает нам модель византийского государства и византийской симфонии властей: царь и патриарх, государство и Церковь (в случае Египта эти институты еще не разделены) вместе отвечают за материальное и духовное благо граждан.

Заметим также, что египетская модель государства-церкви, как и византийская, имеет троическую природу. В Византии это: Бог – Царь – Патриарх (Церковь), в Египте: Бог – Царь – Маат.

Особенно ярко египетская троическая формула бытия будет явлена в монотеистической реформе Эхнатона. Бог (Атон), сын Его (богочеловек Эхнатон), и Маат (священные энергии божественного порядка) – это уже как бы прямое предчувствие христианской Троицы.

Бюст Эхнатона. Луксорский музей

Таковы изначальная идея египетской теологии и статус египетского царя, идея монархии как таковой, монархии в том именно виде, в каком она впоследствии будет воспринята и Византией. Справедливы следующие заключения Ассмана: «Константиновский поворот означал в некотором смысле возвращение в Египет».[8] «Христианская церковь … в сущности гораздо ближе египетской идее государства, чем … иудейско-ветхозаветной традиции».[9]

Еврейская «черная легенда» о Египте

Хотя, как мы выяснили, наука XIX века почти ничего не знала о Древнем Египте, у марксистских мифов об «азиатском способе производства» и «египетской деспотии» кое-какие основания все-таки были. Это, конечно, прежде всего, еврейский миф об Исходе. Маркс, наследник древнего раввинистического рода, не мог, конечно, относиться к Египту иначе, чем любой иной еврей на земле. И как для любого еврея, слово «фараон» означало для него основание всякой нееврейской власти, и представителя любой нееврейской власти в принципе.

Еврейский миф об Исходе описывает Египет крайне нелестно, создавая его своего рода «черную легенду». В то же время нельзя не улыбнуться наивной фантазии этих описаний: две повивальные бабки, которым фараон приказывает убивать еврейских мальчиков… Корзинка в тростнике… Дочь фараона пошла купаться… Моисей пришел к фараону… Фараон пришел к реке… Перед нами, конечно, ничто иное, как «чукотские сказки о Ленине и Сталине». Так африканец пытается рассказать про Русского Царя, но выходит история про африканского вождя. Так варвар, ослепленный величием Константинополя, привозит домой рассказы, которые постепенно превращаются в колыбельные сказки для детей. Конечно, к реальности эти сказки имеют отношение очень относительное. Египетский Фараон – это Бог, он живет в большом городе – столице великого государства, и к нему так просто не ходят. Он изредка, и по большим праздникам являет свой лик в окне явлений, и это – явление божества.

Понятно, что египтологи не могут воспринимать историю Исхода как заслуживающий доверия документ. Тем более, что не обнаруживается никаких следов пребывания евреев в египетском рабстве, да и никаких следов евреев вообще. Известно, что рабство Египет узнает поздно и в размерах весьма незначительных. В Древнем и Среднем царствах, при египетском изобилии, замкнутости и слабости полицейских сил, рабство было просто неактуально. Пирамиды и царские гробницы строили свободные люди. Лишь в эпоху Нового царства, когда Египет становится империей и обзаводится регулярной армией, количество рабов начинает расти. Однако, от завоеваний гиксосов, азиатских племен семитского происхождения (а это 1700-1580 лет до РХ) и вплоть до XIII века (стелла Мернептаха, текст которой утверждает, что над Израилем в Палестине одержана победа) никаких следов евреев в Египте не обнаруживается. Самые ранние, известные нам еврейские поселения здесь относятся к VII в. до РХ.

Впрочем, ведь и миф о Моисее утверждает тоже самое. Никакого Израиля до Моисея в природе не существует. Именно Моисей является создателем Израиля. Именно он собирает из разрозненных племен народ, связывает его новым божественным законом и устремляет к какой-то ослепительной, блистающей во времени цели.

И, очевидно, что за этим мифом о Моисее какая-то историческая реальность всё же стоит. И дело не только в той «исторической памяти», которой запечатлено этим мифом лицо Израиля, как мы его знаем; и не только в невероятном значении этого мифа для всей мировой истории (убери его, и мы окажемся в вакууме). Дело – в тех невероятных (на всех уровнях – от сакральных до бытовых) культурных связях, которые мы обнаруживаем сегодня между Египтом и Израилем. Количество заимствований, начиная с египетских имен самого Моисея и его левитов-жрецов (на что обратил внимание еще З. Фрейд в своей книге «Этот человек Моисей», 1939) и «Ковчега Завета» (типичный египетский саркофаг, реплику которого можно увидеть среди сокровищ гробницы Тутанхамона) можно перечислять целыми страницами.

Но гораздо интереснее обратится к переосмысленным Израилем египетским смыслам.

Египет – это мир святой земли (египтянин боится умереть вне Египта, ибо это может стоить ему вечности), населенной святым народом. Все прочие народы, не знающие Царя и Маат, египтянин считает дикими варварами.

Свою же цивилизацию считает в высшей степени исключительной. Здесь, в Египте, образовался мир. Здесь мир, трудами египтян, прошел весь путь своего становления. И стоит этот мир лишь до тех пор, пока Египет поддерживает его бытие. Если он перестанет поддерживать священный порядок Маат, мир поглотит хаос.[10]

Знаком избранности и чистоты египтянина является его обрезание (в Египте обрезывались как правило высшие касты, позднее обрезание сохранилось видимо только у жрецов, как знак выделенности, избранности, святости).

Всё это –и этот невероятный патернализм египтян, и это сознание своей исключительности (доводя его порой до абсурдных форм), и это обрезание (как знак собственной чистоты и святости), заимствует и усваивает Израиль. Только усваивает в форме крайне своеобразной, и при том – в позиции абсолютной вражды к Египту (что и подчеркивает «черная легенда» Библии).

Таким образом, вполне можно предположить, как некая диссидентская общность, выросшая внутри египетской культуры, но находящаяся в глухой оппозиции к ней, объединяется посредством нового, основанного на египетском культурном коде, однако, конфронтационного Египту мифа, и покидает страну, устремляясь к иным пределам и горизонтам.

И, как не трудно увидеть, именно этот мотив (с одной стороны – ненависть к государству, любой внешней власти, а с другой – самообожествление) становится «ведущей мелодией», фундаментальным архетипом Израиля на все последующие века его бытия.

И что самое интересное, нам действительно известен альтернативный египетский миф об исходе. Это рассказ египетского историка Манефона (IV–III вв. до Р.Х.), человека, который заслужил огромный авторитет как в ученых кругах древности, так и среди современных египтологов.

Литература:

[1] Ян Ассман. «Политическая теология между Египтом и Израилем», СПб, 2022, с. 91-92; См. также: Ян Ассман, Маат, с. 197; а также подробную библиографию по теме, приведенную в этих книгах.

[2] Там же

[3] Там же, С. 96-97

[4] См. Ассман Я., С. 15

[5] См. Зубов А., Новый курс лекций по истории религий, Древний Египет. Лекция 3. Категория Бога в Древнем Египте https://abzubov.com/new_course/lecture_003

[6] См. Ассман Я., Политическая теология между Египтом и Израилем, СПб, 2022, С. 82 и далее.

[7] Там же, С. 98

[8] Там же, С. 152

[9] Там же, С. 172

[10] Ян Ассман в работе «Культурная память» пишет: «Египтяне жили в твердой убежденности, что с их культурой погибнет если не мир, то во всяком случае мировой порядок как таковой, его осмысленное устройство и жизненные связи: «Однако взятый в целостности своей культурной и общественной жизни, Египет был так же уникален, как строение самой этой земли. Уникален был и египетский духовный настрой, эта непоколебимая уверенность в том, что культурная идентичность Египта и продолжение существования физического космоса — одно и то же» (Fowden, 1986, 14). Египетские храмы были центрами, поддерживавшими существование мира. Сохранение египетской культуры и поддержание существования мира были аспектами одной и той же работы, возложенной на жрецов и нашедшей в храме не только вместилище, но и монументальное и эксплицитное выражение. В Египте поздней эпохи ортопрактическая сакрализация жизни соответствует сакрализации страны, идее Египта как «священнейшей страны»… это означает особое сознание своей исключительности, основанное на представлении об особой близости к богу, «общности жизни всего Египта с богами».

Источник

Публикация на Тelegra.ph

Подпишитесь на наш телеграм-канал https://t.me/history_eco