Вальтер Буркерт. Гоэты. О греческих «шаманах»

А. Хереми-Хиршль, «Души на берегу Ахерона», 1898

Разрозненные, необычные детали греческой традиции становятся понятны в собственном контексте и значении при сравнении с «шаманами», которых мы встречаем прежде всего у сибирских пастухов и охотников. Эти шаманы – магические певцы, провидцы и жрецы в одном лице, общаются с богами и духами в экстатических состояниях, путешествуют в загробный мир, провожают мертвых, исцеляют больных, знают, как отвести беду и раскрыть тайное. Немецкий филолог и фольклорист Карл Меули рассматривал упоминания шаманских обрядов и мифов Аристеем, Абарисом и Залмоксисом – они описывали их среди скифов и фракийцев.

Кроме того, древние шаманские предания могли влиять на греков, поскольку оставались общим индоевропейским наследием. Британский историк античности Э. Р. Доддс приписывает трансформацию греческой концепции души влиянию шаманизма, которое Греция испытала в Причерноморье в колониальный период, и помещает в этот контекст, в частности, Орфея, Пифагора и Эмпедокла. Ф. М. Корнфорд видит в греческих философах преемников шаманов — провидцев, поэтов и мудрецов. Стоит подчеркнуть, что Герман Дильс был первым, кто обратился к возможным параллелям между сибирским шаманизмом и Анаксимандром и Парменидом. Дильс исследовал легенды о Формионе и Леониме и объединяющие их шаманские мотивы, а также рассматривал смысловые функции, которые в греческой традиции иначе уходят в тень: экстатические практики, путешествия в загробный мир с целью исцеления больных.

Были ли эти шаманские элементы в греческом регионе просто легендарными переходными мотивами или подобные обряды реально практиковались в древности или под иностранным влиянием? Классический филолог был бы сбит с толку использованием негреческих терминов, тем более что в последнее время этнологи отказываются от расширения и обобщения понятия «шаман».

«Греческие обычаи должны объясняться греческими словами» – хотя происхождение и значение многих слов греческого языка понять правильно можно только на основе этнологического сравнительного материала. Существует древнегреческое слово, поразительно похожее на «шамана» и «шаманское». Это слово иногда применяется к Пифагору и Эмпедоклу, а Джон Бернет перевел его как «знахарь» — гоэт (γόης).

Следует отбросить трактовку, согласно которой гоэтия (γοητεία) изначально противопоставлялась более высокой магии (μαγεία) как низкое, обманчивое и злонамеренное колдовство. Слово «маг» (μάγος) как заимствование из иранских языков попало в Грецию только в VI веке до н.э.

Однако, если попытаться позитивно осмыслить значение и роль гоэтов в древнейших источниках, то сложности возникают именно из-за особенностей литературной традиции. «Колдовство» во всех его формах – это область, в преодоление которой греческий дух внес решающий вклад и которая никогда полностью не потеряла своего влияния, хотя и долгое время была задвинута на второй план. Поэтому в древней литературе мы встречаем лишь нарочито фрагментарные аллюзии, а то и пародию, комическое преувеличение и насмешливое искажение. Больше всего мы можем почерпнуть из сочинений Платона, и это не случайно: он не единожды касается этих темных пространств, то отвергая их, то иронизируя.

Самое древнее свидетельство о гоэтах – это строки из «Форонея», где гоэтами названы идейские дактили, изобретатели железа. Связь между кузнецами и колдунами была широко распространена – таинственное и сложное кузнечное искусство казалось немыслимым без могущественной магии. Однако более подробно деятельность дактилей описывается своеобразно: они были гоэтами, говорит Эфор, участвовали в магических процессиях, посвящениях в мистерии и праздниках; они приходили в Самофракию и изрядно пугали тамошних жителей; Орфей был их первым учеником и принес грекам мистерии.

Гоэты связаны с эподами (έπωδαί) – так, у Еврипида царь Пенфей также называет Диониса, основавшего свой культ, гоэтом. Мост между кузнечным ремеслом и этой областью, очевидно, проложила музыкальная магия. Дактили также несколько раз упоминаются как изобретатели музыки: магическое воздействие на демонов и духов обычно приписывается звукам, которые издает металл, причем не только в связи с Реей, Матерью Богов, слугами которой считаются дактили. «Эпода» (Επωδή) буквально означает магическую «песню» и именно «певцам» приписываются греческие мистерии: Орфею, Мусею, Евмолпу.

Гибель Орфея, стамнос работы вазописца Гермонакса, Лувр

По свидетельству Аполлодора, звук раскалывающейся руды особенно тесно связан с культом мертвых – верховный жрец из Элевсина ударяет в цимбалы, когда взывает к Коре. Согласно Платону, вызывание мертвых – психагогия (ψυχαγωγία) – одно из искусств тех, кто «колдует» (γοητεύοντες) посредством жертвоприношений, воззваний и заклинаний. Таким образом, деятельность гоэтов связывается с культовыми формами греческих мистерий, более того, согласно Эфору, именно с гоэтами связано их происхождение. В этой перспективе, как мы видим, гоэты оказываются в самом центре греческой религии.

Часто подчеркиваемая характеристика гоэтов, отличительная черта – это способность к изменению формы. Геродот рассказывает о скифском племени невров: «эти люди – гоэты; ибо скифы и греки, живущие в Скифии, рассказывают, как раз в год каждый из невров на несколько дней превращается в волка, а затем возвращается к своему первоначальному облику». Платон критикует гомеровские мифы о богах, согласно которым боги приходят к людям в меняющихся формах: «Значит, бог — это нечто вполне простое и правдивое и на деле, и в слове; он и сам не изменяется и других не вводит в заблуждение ни на словах, ни посылая знамения — ни наяву, ни во сне. …Боги не колдуны (гоэты), чтобы изменять свой вид и вводить нас в обман словом или делом».

Для гоэта характерно превращение по собственному желанию. Показателен фрагмент из комедии Аристомена, несколько более древнего современника Аристофана: здесь некто, очевидно, прикидывается богом. Можно предположить, это этот сюжет не просто утрирование в комедийных целях – для рассказчика подобные методы могли быть частью обрядов гоэтов. Более поздние источники говорят о световых эффектах и других подобных уловках. Более важным был вопрос о том, что происходило такого, что имело воздействие на восприимчивую аудиторию.

Для Платона гоэт и актер (μιμητής) – одно и то же: так, софист, который хвастается тем, что умеет делать «все», но на самом деле лишь имитирующий, представляющий лишь иллюзии вместо истины, называется идолом (eidola, είδωλα). Платон относит это искусство к ярмарочной магии – в лучшем случае его можно рассматривать как шутки и простое развлечение. Таким образом, гоэты, как и актеры, предстают перед зрителями, которым «что-то показывают». Эффект, который гоэты производят на зрителей, описывается, с одной стороны, как страх (φόβος) и удивление (έκπληξής), а с другой – как удовольствие (ήδονή).

Платон говорит в «Законах», что было бы хорошо практиковать и проверять стойкость человека перед лицом страха и ужаса, но нет никаких средств, чтобы воспроизвести ужас специально, так сказать — τούς γάρ γόητας ούκ ενθοίνη λέγω («Я не называю их обманщиками на пиру»). Запугивать людей – часть ремесла гоэтов; но использовать такой обман – ниже достоинства законопослушного гражданина. Влияние удовольствия и страха, против которых должны устоять «стражи», Платон в «Государстве» называет гоэтией.

Чтобы продемонстрировать силу логосов (λόγοι), Горгий ссылается на «боговдохновенные эподы» (ένθεοι έπωδαί), которые вызывают в душе удовольствие вместо печали, «посредством гоэтии». Гоэт приобретает власть над душой другого. Когда Сократ заставляет своих собеседников забыть то, что, как они думали, они знают, и уже не знают ни снаружи, ни внутри, парализованные как бы ударом дрожащего луча, — он попадает под подозрение в том, что он – гоэт. По сути, гоэт – это тот, кто наполняет людей ужасом и удовольствием с помощью магического пения, искусства превращения и ослепления, тот, кто заставляет их забыть себя.

Устоявшийся перевод гоэтов как «колдунов» теперь можно конкретизировать. Гоэт – это не колдун, живущий вне общины в темном лесу, не переодетый злодей, притворяющийся мирным гражданином и тайно практикующий вредоносную магию, он тот, кто прикидывается колдуном на публике. На это указывает и словообразование: pharmakeúō, manganeúō и goeteúō (φαρμακεύω, μαγγανεύω и γοητεύω) используются практически как синонимы. Однако в первых двух терминах корень означает явление — τό φάρμακον, τό μάγγανον, в то время как в третьем случае – это индивидуум, ό γόης. Не мощные снадобья и зелья, не таинственные приспособления – решающим фактором оказывается сила личности.

John William Waterhousе The Magic Circle, 1886

Гоэт «колдует» как бы из самого себя, goeteúei. Такое древнее слово вообще неочевидно для греческого языка – в дорациональном мире магия не выделяется в отдельную сферу, поскольку пронизывает все сферы жизни. Однако уже на самых ранних этапах появляются люди, которые в силу своих особых талантов становятся центром ритуально-культовых церемоний, знахарями, шаманами, жрецами-магами. Связь гоэтов с мистериями указывает именно на это.

Развитие этимологии продолжается: гоэты явно относятся к плачу (góos, γόος, γοάω), в частности, стенаниям по умершим. Хотя корень go(u)- характерен для индоевропейских языков в целом, в греческом он принимает значение громкого, болезненного стенания и причитания – так формируются производные goeros (γοερός)и goednos (γοεδνός). «Гоэт» — это «плакальщик», исполняющий причитания. Не выдерживает критики объяснение, что гоэты обрели свое имя благодаря «воющему» тону произнесению заклинаний, вероятнее, гоэты, как связанные с призывом мертвых, названы так в честь практики причитаний. Ибо как деятельность гоэтов, психагогия, связана с некромантией, так и плач (goos) относится к ней.

В «Персах» Эсхила Дария призывают из Аида с помощью рыданий: «столпившись у надгробья, плачете и скорбно, заклинаньями и воплями, меня зовете» (ψυχαγωγοί; δρθιάζοντες γόοις οικτρώς καλεισθ-έ με), говорит мертвец (687); он приходит «из цар­ства мглы» (σοις πεπεισμένος) (697). Плач создает мост между живыми и мертвыми – так, в причитаниях по умершему покойный всегда обращается непосредственно к присутствующим; вряд ли нужно подчеркивать, насколько тесно это связано с эподами, магическим воздействием пения и музыки.

Однако обычный гоэт не стремится вызвать мертвеца из могилы, он больше связан с погребальными ритуалами и прощанием: боль выражается в громкой, страстной форме, а затем утихает, умершему воздаются почести, и он обретает покой. Необходимо связать развитие значения гоэтов с обычной функцией плача, а не с уникальными случаями некромантии. В этом случае гоэт первоначально должен был явиться на похороны со своим страшным и удивительным представлением, чтобы упокоить умершего. В этой роли гоэт фактически оказывался шаманом, главная задача которого – провести умершего по опасному пути в загробный мир в экстатическом путешествии.

Характеристики гоэтов, которые до сих пор узнаваемы в нашей литературе, неплохо согласуются с этой гипотезой: магическая музыка, призывающая духов, психагогия, и особенно элемент представлений, суггестивное воздействие на аудиторию. Прямой связи с экстатическими путешествиями гоэтов за пределы (характерная черта шамана) напрямую не упоминается, однако часто подчеркивается в определенной степени эквивалентное ему искусство изменения формы. Именно здесь грек может говорить об экстазе (έκστασής). Однако прямых свидетельств развитой шаманской практики среди греков нет.

Даже в «Илиаде» оплакивание умерших – дело ближайших родственников; оно становится выражением самой личной боли: мать прощается с сыном, жена – с мужем. Кроме того, ритуальное чествование мертвых лишается смысла, когда оплакивать умерших стали заставлять рабов. На могиле Гектора также присутствуют «певцы», которые вводятся со странной формулировкой, а затем и вовсе забываются. Можно подумать о поэтической реализации tphunos (θφηνος, посмертие, проводы умершего) профессиональными певцами — память о них также могла сохраниться во время погребальных обрядов. Эта память немедленно подавляется, поскольку гомеровский эпос раскрыл человеческое вместо магического.

Мертвые также нуждаются в проводнике в загробный мир: у Гомера это Гермес. Он «вызывает» души мертвых на следующий день после смерти, направляет их своим посохом, который может усыплять и пробуждать людей, ведет их по тусклому пути, мимо разливов Океана, мимо Белой скалы, мимо Врат Солнца и Людей Снов, к лугам асфоделей, где обитают души. Так, шаг за шагом, разворачивается путешествие в загробный мир.

Ученик Аристотеля Клеарх, однако, рассказывает о человеке, который умел пользоваться «посохом, направляющим души» (psychoulkós rhábdos, ψυχουλκός ράβδος): с его помощью он мог призвать душу из тела и провести ее далеко. Тело лежало неподвижно и бесчувственно, пока душа не возвращалась по велению посоха. То, что описано в мифе – бог магии, проводящий души с помощью своего посоха, — здесь воплощается в реальность. Вполне возможно видеть отражение обряда в отдельных мифологических элементах: образ Гермеса-психопомпа с его посохом и крылатыми башмаками – это проекция реальной практики гоэтов, шаманов-проводников душ. Душа сына Гермеса, Айталида, могла путешествовать на землю и в Аид, что идентифицирует его как разновидность шамана – Гераклид Понтийский считал его ранним воплощением Пифагора.

В остальном следы шаманских погребальных обрядов можно найти только в исключительных случаях, когда было невозможно обычное погребение. Опасной была смерть на чужбине – душе требовалось вернуться домой. Одиссей перед отплытием трижды называет имена своих спутников, павших у Циконов; для утонувшего в море на берегу воздвигали кенотаф и трижды называли имя покойного. Впрочем, Пиндар мотивирует весь поход аргонавтов именно такими идеями: умерший в Колхии Фрикс является Пелею во сне и требует вернуть его душу домой и принести Золотой руно.

Меули уже указывал на элементы шаманских путешествий в путешествии аргонавтов; Ψυχάν κομίξα (оборот, который можно перевести как «проводы души» — прим. пер.) – самое настоящее шаманское действие. В действительности, конечно, такое путешествие, которого требует мертвец, вряд ли было реальным – необходим был гоэт психагог (γόης ψυχαγωγός), который мог бы найти душу в экстатическом путешествии и направить ее на покой.

Следы таких обрядов были обнаружены в микенской камерной гробнице из Дендры, которая по всей видимости была возведена в качестве кенотафа. В гробнице нет останков тел, зато есть жертвенный стол, нож и очаг, три жертвенные ямы (bathros, βόθρος), одна из которых содержала кости животных; а также два менгира, грубые человекоподобные каменные образования. Вместо обычного погребения в этой гробнице совершались особые обряды, и Милонас упоминал о процедуре «некии», которую выполнял Одиссей, выкапывая яму, принося в жертву животных и призывая умерших. Менгиры были заменителями мертвых и, возможно, предназначались для того, чтобы служить местом обитания душ. Могилу по обычаю закрывали и заполняли дромос – таким образом упокаивая души мертвых.

В доступной нам хронологии гоэтия – явление маргинальное. Горгий сказал «он помогал Эмпедоклу в вызываниях» (ώς αυτός παρείη τω Έμπεδοκλεΐ γοητεύοντι), и это необычное свидетельство: Эмпедокл в своих поэмах рассказывает о погодной магии и некромантии, и несмотря на то, что это не сходится с его рациональными объяснениями природы, общий корень обнаруживается в своеобразном «шаманизме».

«Гоэты и прорицатели» (Те άγοητεύειν καί μάντεις), которых Платон описывает с презрением и пренебрежением, «приходят к дверям богатых, предлагают умиротворение богов и призывы мертвых, в частности там, где было совершено зло, они якобы могут исцелять молодых и старых пирами и увеселениями, они говорят о книгах Орфея и Мусея, предлагают посвящения, чтобы даровать блаженное посмертие; они приходят не только к отдельным людям, но и в целые города». Возможно, Платон имеет в виду Эпименида, очистившего Афины от проклятия, а возможно, и Элевсинский культ, с которым был связан Мусей.

Плутарх сообщает о другом случае: когда Павсаний умер от голода в храме Афины Меднодомной, его призрак пугал всех, кто приближался к дверям храма; по указанию оракула люди совершили психагогию, освободив Спарту от скверны. Фукидид об этом не упоминает, но пишет: «было решено похоронить Павсания где-нибудь поблизости – но позже бог в Дельфах велел лакедемонянам перенести гробницу туда, где он умер, — и теперь лежит в притворе священного участка, о чем говорят надписи на стелах, — и поскольку это было осквернением, они должны были возместить ущерб двоим, вместо одного. Были воздвигнуты две статуи, которые видел Павсаний, рассказавший о культе Daimon Epidotes (Ἐπιδώτης), который отвращал гнев богов от тех, кто искал защиты у Спарты.

Рассказ Плутарха о призраке можно было бы счесть приукрашиванием по сравнению со скупым рассказом Фукидида; однако он вписывается в менталитет V века до н.э.: там, где совершено преступление, появляется дух-губитель, άλάστωρ; а в «Эвменидах» Эсхила дух убитой Клитемнестры взывает к эриниям. Фукидид, однако, не упоминает, почему оракул вмешался «позже», не говорит о странном Daimon Epidotes, пришедшем на помощь спартанцам. Отнюдь не удивительно, что для совершения обрядов искупления, описанных Фукидидом, были привлечены специалисты, умеющие общаться с богами и духами – в этом случае, как свидетельствует Платон, гоэт действует от имени государства.

В литературе, однако, гоэты предстают в совершенно ином свете.

«Гоэт» употребляется у Платона, Ксенофонта, Демосфена и позднее почти как оскорбление лжеца и мошенника, синоним pseústēs (ψεύστης) и apateṓn (άπατεών). Эсхина называет так Демосфена, Демосфен – царя Филиппа; «истинное», «здоровое» диаметрально противоположно гоэтии. Когда нечто называется «гоэтией» — этим выносится приговор. Так, Эномай из Гадары обвиняет в этом оракулов, Лукиан – Пифагора и Александра Пафлагонца, антисемиты – Моисея, Цельс – христиан, христиане – гностиков. Серьезную магию называют μαγεία, поэтому иностранное слово «маг» возобладало – оно изначально не имело в себе ничего негативного. Судьбу перехода из культово-ритуальной сферы в ругательство с гоэтами разделили два родственных слова: alazṓn (άλαζών), которое первоначально обозначало прежде всего «странствующего» жреца и провидца, и phénax (φέναξ), от phénake (φενάκη), «парик», обозначающего маскировку и переодевания.

То, что когда-то занимало свое законное место и выполняло необходимую функцию, пугая людей и одновременно принося им облегчение и удовольствие, в греческом языке стало чем-то отвратительным и презираемым. Гоэт был шарлатаном и мошенником; как выразился Бруно Снелль – греки забыли, как быть устрашающими.

Однако, как бы ни был известен этот феномен греческой рациональности, все же стоит исследовать вопрос о том, какие силы определяли развитие в этом случае. Несомненно, в этом контексте некорректно думать о натурфилософах от Анаксимандра до Демокрита; метеорология (μετεωρολογία) и физиология (φυσιολογία) проникли в широкие круги только во второй половине V века. Однако трансформация, превратившая гоэтов в шарлатанов, должна была начаться гораздо раньше, иначе в литературных источниках можно было бы обнаружить гораздо более явные реликты древности.

Снелль применяет формулировку о «греках, которые забыли, как быть устрашающими» к гомеровским представлениям о религии. Несмотря на то, что мир Гомера был полон богов в самом буквальном смысле, эти боги были лишены демонически-нуминозного; их прозрения лишены тайны устрашающей (mysterium tremendum), а мир мертвых точно так же незначителен, как и упоминаемые вскользь Деметра, Дионис и эринии. Это дает понять, что темные силы, безусловно, присутствуют – мир эпоса в этом отношении неосязаем и многослоен. Мы как бы заглядываем в праздничный зал дома, но при этом большая часть жизни протекает во внутренних покоях. То, что певец произносит про себя в праздник, и то, что он делает на самом деле, стеная от чувства вины, болезней или смерти, — разные вещи. В этом отношении не следует переоценивать просветительскую роль гомеровского текста.

Чтобы понять эти трансформации роли колдунов, необходимо рассмотреть прежде всего другую силу: мир полиса. Гоэт – это обязательно одиночка, поскольку предполагает уникальный, в некотором смысле аномальный талант. Полис же включает в себя интеграцию личности в сообщество. Как в фаланге гоплитов важно, чтобы все маршировали в одном строю, никто не шел впереди или не отставал, так и вся жизнь полиса основана на корпоративном союзе равноправных граждан (όμοιοι). Как царь был свергнут и лишен своих политических функций, так и магу больше не было места – отношения с богами оказываются делом общины, жрец – представитель полиса, а не некая уникальная одаренная личность.

Гоэт и порядок полиса – противоположности. Менон говорит Сократу: «Не покидай Афины, дабы не прослыть гоэтом и не попасть под стражу на чужбине». Таким образом, гоэту угрожает арест, а, возможно, и казнь со стороны органов полиса. Платон в «Законах» говорит о строгом запрете на asébeia (άσέβεία), который, помимо атеистов, затрагивает и тех, кто стремится воздействовать на богов через гоэтию.

Удивительное поначалу сочетание колдовства и безбожия можно найти уже в трактате Гиппократа «О священных болезнях»; так религия отделяется от магии. Однако здесь действует не только глубокое представление мыслителей о Боге, но и гражданские чувства жителей полиса. Безбожие включало в себя, с одной стороны, преступления против существующего культа, а с другой – «введение новых богов».

Римская копия бюста Сократа работы Лисиппа. Лувр, Париж

Это обвинение известно нам не только по процессу Сократа, но и по некоторым более поздним делам, где также говорится о мистериях и магии. Конечно, большое количество дел по поводу безбожия выражает, с одной стороны, «нервозность», к которой «подстрекает» защита утраченного положения, иногда это был просто предлог в борьбе за политическую власть – но к этой форме можно было прибегнуть именно потому, что в полисе религия всегда была не частным делом, а обязанностью государства.

В исполнении гоэта божественно-демонический мир присутствует непосредственно, он раскрывается спонтанным, непредсказуемым образом – однако для порядка общественной жизни необходимо ограничить эту спонтанность, направить религиозный опыт по фиксированным каналам, институционализировать религию. На смену «шаманам» приходят оракулы, огромное значение которых в архаической Греции понятно именно потому, что в них непосредственность божественного откровения институционально закреплена. Вытеснение гоэта с его позиции является выражением практического рационализма, который был вызван необходимостью организации общины и который на столетия опередил теоретический рационализм философов.

Примечательно, что в полисе также предпринимались усилия по ограничению погребальных и похоронных обычаев; об этом сообщает прежде всего Солон, а также есть прямые источники в некоторых надписях. С одной стороны, запрещались чрезмерные траты и уничтожение ценных вещей – трезвость была важнее, чем власть над мертвыми. Если, однако, Солон продолжает запрещать оплакивать других, кроме тех, кто только что умер, и ходить на чужие могилы, кроме как по случаю похорон, что предотвращает именно то, что происходит в «Персах» или «Хеофорах» Эсхила: власть мертвых пробуждается и проявляется через искусство плакальщиков. Греческое чувство меры и порядка сдерживает неконтролируемые всплески эмоций, оттесняет экстатические, магические обряды.

История значения такого понятия, как гоэт, ведет к предыстории греческого духа, к тому состоянию, с преодоления которого начинается собственно греческий язык. И все же речь идет не только о предыстории. Странным образом часто слова гоэт (γόης) и софист (σοφιστής) связаны друг с другом; учеником Эмпедокла, гордившегося искусством магии, был Горгий, преуспевающий софист.

Не является ли софист в действительности преемником странствующего колдуна? Бездомный, полагающийся на собственное мастерство, он появляется перед людьми в пурпурной мантии и пытается околдовать их своими рассуждениями. Правда, вместо магического плача он использует logos epitaphios, вместо магических формул он предлагает фигуры речи, а психагогия называется уже не некромантией, а воздействием на слушателя развлечением. Однако, чтобы проиллюстрировать силу логоса, Горгий в первую очередь ссылается на силу заклинаний. Взаимосвязи здесь не случайны, и в этом отношении фигура гоэта – не просто курьез для нашего представления о классической Греции.

Литература:

K. Meuli, Scythica, Hermes 70, 1935.

Е. R. Dodds, The Greeks and the irrational, Berkeley 1951, Kap. V: The Greek shamans and the origin of puritanism.

F. Μ. Cornford, Principium Sapientiae, Cambridge 1952.

H. Diels, Über Anaximanders Kosmos, Arch. f. Gesch. d. Philos. 10, 1897.

Parmenides, Lehrgedicht, Berlin 1897.

Himmels­und Höllenfahrten von Homer bis Dante, NJb. 1922.

Μ. P. Nilsson, Geschichte der griechischen Religion I2, Munich 1955.

L. Vajda, Zur phaseologischen Stellung des Schamanismus, Ural-Altaische Jb. 31, 1959.

O. Kern, Religion der Griechen I, Berlin 1926.

Μ. Eliade, Forgerons et alchimistes, Paris 1956.

R. Ganschinietz, Hippolytos’ Capitel gegen die Magier, Leipzig 1913.

J. B. Hofmann, Etym. Wörterb. cL Griech., Munich 1950.

H. Frisk, Griech. etym. Wörterb. Lief. 4, Heidelberg 1956.

P. Wolters SB Munich 1928.

И др.

Перевод А. Заклиевской. 2024 г.

Источник

Публикация на Тelegra.ph

Подпишитесь на наш телеграм-канал https://t.me/history_eco

• Ключевые слова: гоэт,греч,шаман,