Алексей Комогорцев. Спецотдел, азиатские командировки Я. Блюмкина и изъятие древнееврейских источников

Главным поводом обращения Барченко к Дзержинскому в 1924 году и отправной точкой его сотрудничества со Спецотделом Бокия было предложение об установлении прямого контакта с Шамбалой – страной высшей мудрости и одним из сохранившихся центров «Древней науки». Барченко был убежден, что такой контакт «способен вывести человечество из кровавого тупика безумия, той ожесточенной борьбы, в котором оно безнадежно тонет… Ключ к решению проблем находится в Шамбале-Агарти… где сохраняются остатки знаний и опыта того общества, которое находилось на более высокой стадии социального и материально-технического развития, чем общество современное».

В архиве МИДа (АВПРФ), в документах чичеринского НКИДа Андрееву удалось обнаружить следы экспедиционного проекта Барченко (наметки путешествия в Монголию и Тибет), относящиеся еще к середине 1920-го года. Экспедиция именуется в них «научно-пропагандистской» с целью «исследования Центральной Азии и установления связи с населяющими ее племенами».

С большой степенью вероятности экспедиционным проектам Барченко помешали собственные планы и политические «виды» на Тибет со стороны НКИД. Известно, что в 1918 и 1919 годы в НКИДе дважды рассматривались проекты экспедиций в Тибет – научной, под руководством востоковедов Ф. Щербатского (1866–1942) и Б. Владимирцова (1884–1931), и военно-политической, предложенной калмыцкими революционерами А. Чапчаевым (1890–1938) и А. Амур-Сананом (1888–1938). От обоих проектов пришлось отказаться, главным образом по причине Гражданской войны, отрезавшей Центр от Восточной Сибири и Забайкалья, откуда обычно начинался путь вглубь азиатского континента.

Летом 1920 года руководство НКИДа вернулось к проекту Тибетской экспедиции Щербатского. Эта экспедиция, поначалу замышлявшаяся как чисто научная, постепенно трансформировалась в научно-политическо-пропагандистскую. Так, Щербатской после одной из бесед с заместителем наркома иностранных дел Л. Караханом (1889–1937) сообщал в Петроград академику Ольденбургу: «Что касается Тибета, то они (намек на руководителей НКИДа Чичерина и Карахана) больше всего желали бы устроить в Лхасе радиостанцию, и он просил моего совета».

Идея большевиков состояла в том, что экспедиция доставит далай-ламе небольшую радиостанцию в качестве подарка советского правительства, что помогло бы наладить регулярную радиосвязь между Москвой и Лхасой через Кабул (куда в качестве подарка афганскому эмиру Ананулле большевиками также была отправлена радиостанция). Щербатской, довольно тесно сотрудничавший с НКИДом в ту пору, однако, отговорился от участия в столь необычной экспедиции.

В августе 1923 года Политбюро по предложению Чичерина отправило в Лхасу дипломатическую миссию во главе с бывшим коминтерновцем (незадолго до того перешедшим в восточный отдел НКИДа) С. Борисовым (1889–1937), который должен был предложить далай-ламе советскую помощь в различных областях (прежде всего в военной).

Между тем в 1924 году идея Барченко была одобрена руководством ОГПУ, и летом 1925 года началась подготовка тибетской экспедиции в Шамбалу. По распоряжению Дзержинского на ее нужды выделялась огромная по тем временам сумма – 100 тысяч золотых рублей (600 тысяч долларов по тогдашнему курсу). Начальником экспедиции должен был стать Барченко. Но в самый последний момент экспедиция в очередной раз сорвалась.

31 июля 1925 года Барченко в сопровождении двух сотрудников ОГПУ явился к наркому иностранных дел Чичерину и рассказал о своих многолетних исследованиях, а также изложил планы путешествия в Тибет и Афганистан «для поиска следов доисторической культуры». При этом он заявил, что готов немедленно отправиться в Монголию, снарядить там караван и двинуться в Тибет.

Андреев отмечает: отсюда можно заключить, что Барченко фактически планировал не одну, а две отдельные экспедиции, т.к. попасть в Афганистан было гораздо легче и безопаснее с территории СССР, чем на обратном пути из Тибета через Китайский Туркестан.

Огромный интерес Барченко к Афганистану (Кафиристану) подогревался тем, что здесь находились тайные обители («братства») суфиев, которые некогда якобы посещал Г. Гурджиев. В то же время в афганской горной стране, между Балкхом и Бамианом, идейный учитель Барченко французский мистик и философ-оккультист А. Сент-Ив д´Альвейдр (1842–1909) помещал сакральную территорию Парадезы – владение Понтифов Империи Рама (Балкх – один из древнейших городов мира, столица Греко-Бактрийского царства; Бамиан главным образом известен своим пещерным монастырским комплексом, насчитывающим несколько тысяч гротов).

В Афганистане Барченко намеревался войти в контакт с главой исмаилитов Ага-ханом (1877–1957), рассчитывая, очевидно, с его помощью проникнуть в наиболее недоступные для европейцев места, хранящие остатки древних знаний.

Георгий Васильевич Чичерин в своем рабочем кабинете. Москва, 1926

Поездку в Афганистан Чичерин решительно отклонил по политическим соображениям, но в то же время высказался довольно положительно относительно посещения Тибета. Свой отзыв об экспедиционном проекте Барченко Чичерин направил в Политбюро ЦК. Однако уже на следующий день он узнал, что начальник Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ М. Трилиссер (1883–1940) совершенно не в курсе относительно похода в НКИД Барченко и сотрудников ОГПУ. Ситуацию усугубило и то, что Чичерину доложили, что его недавние визитеры самовольно обратились через наркоминдельский отдел виз в афганское посольство, заявив, что они «составляют экспедицию, едущую от ВСНХ».

Разгневанный нарком тут же направил новую докладную в Политбюро с просьбой «не давать хода» его предыдущему письму. Ссылаясь на свой разговор с Трилиссером и заместителем ОГПУ Ягодой, он отмечал, что «руководители ОГПУ теперь сомневаются в том, следует ли вообще отправлять экспедицию Барченко, ибо для проникновения в Тибет имеются в виду более надежные способы».

Андреев констатирует, что новая позиция Чичерина отнюдь не обескуражила Бокия, поскольку нарком в принципе не возражал против экспедиции Барченко в Тибет, хотя и считал необходимым прикрепить к ней партийного «контролера», т.е. политкомиссара. Именно таким образом Политбюро поступило в 1923 году с известным путешественником и исследователем Азии П. Козловым (1863–1935), навязав его тибетско-монгольской экспедиции дополнительного сотрудника, бывшего коминтерновца Д. Убугунова (1897–1938). Далее Андреев пишет:

«Точно так же поступили и с Барченко, назначив в его отряд политкомиссара – Я.Г. Блюмкина. <…> Но была, как кажется, и другая, более веская, причина, окончательно разрушившая надежды А.В. Барченко. Уже в начале августа 1925 г. Чичерин приступил к разработке планов новой – третьей по счету! – советской дипломатической экспедиции в Тибет, что делало практически невозможным какое-либо постороннее проникновение в эту страну».

Есть основания полагать, что несмотря на провал идеи с экспедицией Барченко Бокий решил все-таки отправить на связь с Шамбалой хотя бы одного человека, которым стал советский чекист и разведчик Я. Блюмкин (1900–1929).

Яков Григорьевич Блюмкин, около 1925

Известно, что в 1926-1927 годах Блюмкин был направлен представителем ОГПУ и Главным инструктором по государственной безопасности Монгольской республики, а также выполнял спецзадания в Китае (в частности, в качестве военного советника генерала Фэн Юйсяня), Тибете и Индии. Автор биографии Блюмкина в серии «Жизнь замечательных людей» Е. Матонин пишет: «Ему поручалось руководство работой советских агентов не только в этой стране (Монголии – авт), но также в Северном Китае и на Тибете». Т.е. в процессе своих командировок Блюмкин курировал именно те районы, которые интересовали Бокия и Барченко!

Шишкин отмечает, что глава спецслужб Монголии Н. Хаянхирва (1885–1934), при котором Блюмкин будет состоять советским инструктором во время своей монгольской командировки, упоминается в допросах Барченко и Бокия как член масонского тайного общества «Великое братство Азии».

Намжилын Хаянхирва

В 1928 году (практически сразу после возвращения Блюмкина из азиатских командировок 1926-1927 гг.) в Советской республике разворачивается беспрецедентная по своим масштабам операция по поиску и временному изъятию древнееврейских источников – книги и рукописи изымались даже из государственных библиотек и музеев.

Столь масштабное мероприятие по изъятию древних письменных источников обязательно должно было иметь свою легенду прикрытия. Вот как об этом пишет Матонин:

«Задание Блюмкина предполагало регулярное передвижение по “подотчетной ему территории” и поездки в Европу. Но как это сделать, чтобы не вызывать подозрений и не привлекать к себе лишнего внимания?

После некоторых раздумий Блюмкин разработал целый план. Он узнал, что венский торговец антиквариатом и старинными книгами Якоб Эрлих ищет делового партнера для организации торговли древнееврейскими книгами. Ну а почему тогда не организовать где-нибудь на Востоке фирму по продаже якобы вывезенных из России древнееврейских рукописей и фолиантов? Изучив этот вопрос, Блюмкин решил, что лучшей “крыши” для нелегального резидента советской разведки не найти. Свои соображения он изложил в докладной записке на имя Трилиссера:

“В настоящее время за границей приняла довольно большие размеры торговля старинными еврейскими книгами. Главными приобретателями этих книг являются не музеи, а отдельные личности, индивидуальные коллекционеры. В большинстве своем это крупные богачи (обычно американские евреи, реже — английские), разбогатевшие за время войны и считающие, что антикварии, в частности, старинные книги являются лучшим доказательством их «культурности», то стремление обзавестись старинными вещами вызвало соревнование между этими парвеню коллекционизма, вследствие чего и наблюдается невероятная взвинченность цен…

В связи с этим целый отряд посредников рыщет в поисках старинных книг. Они уже «опустошили» Галицию и Польшу, сейчас они бродят по Турции, Сирии и северному побережью Африки (Марокко, Тунис, Алжир).

Единственный рынок, где имеется огромное количество таких книг (ищут старинные, на пергаменте сочинения Раши, Рамбам, старинные Торы и книги испанского периода, даже старинные молитвенники и Талмуд), – это СССР. Помимо большого количества таких книг, перешедших в государственные книгохранилища из частных собраний, по различным еврейским местечкам (Проскуров, Белая Церковь, Дорожна, Меджибож и др.), где были старинные иешиботы, несомненно, валяются на чердаках и в подвалах, а также у частных евреев – ценнейшие экземпляры…

Видимая торговля и скупка еврейских книг являются со всех точек зрения весьма удобным прикрытием для нашей работы на Ближнем Востоке. Она дает и связи, и возможность объяснить органичность своего пребывания в любом пункте Востока, а равно и передвижение по нему”.

Блюмкин предлагал также изъять для проведения операции соответствующие книги из Румянцевской библиотеки (Государственная библиотека им. В.И. Ленина). Он просил у руководства ОГПУ две недели для поездки по городах и местечкам, где могут находиться старинные еврейские фолианты. Что касается появления всех этих книг на международном рынке, то, по мнению Блюмкина, это можно было бы объяснить якобы контрабандным вывозом из Советского Союза.

Блюмкин считал, что наличие у него таких книг позволит ему быстро установить связи с крупными банкирами, антикварами, бизнесменами и перекупщиками древностей. Он предлагал хранить их в одном из банков Константинополя и демонстрировать перекупщикам. Как доказательство того, что он действительно обладает возможностью торговать этими уникальными экземплярами.

Блюмкин, безусловно, разбирался в том, о чем писал. Обучение в Талмуд-торе все-таки не прошло зря. Он досконально изучил вопрос о том, где могут находиться старинные книги. Немало времени провел в Румянцевской (Ленинской) библиотеке, где обнаружил коллекцию древнееврейских рукописей, конфискованных после революции у барона Гинзбурга. Блюмкин составил список городов и местечек, которые ему предстояло посетить. В своей «исповеди» он указал только Ленинград и Ростов, но городов было гораздо больше – в том числе и его Одесса.

Разумеется, вопрос об изъятии древних книг и вывозе их из Советского Союза мог решаться только на самом высоком, политическом, уровне. В ОГПУ план Блюмкина одобрили, но наверняка он согласовывался с кем-то из руководителей страны.

Двадцатого июля 1928 года директор Ленинской библиотеки Владимир Невский выдал чекисту Юрию Томчину несколько редчайших книг, напечатанных в XVI–XVII веках, в том числе Библию на еврейском языке, “Иудейскую историю” Иосифа Флавия и др. Томчин заверил Невского, что все книги будут храниться в сейфе и через три месяца будут возвращены.

Тогда же на таможне у американского букиниста Израиля Перельштейна изъяли несколько десятков старинных еврейских книг. Перельштейн был возмущен и растерян – он уже не первый раз вывозил за границу купленные в СССР библиографические редкости, и никогда проблем не возникало. И вдруг – такое!

Букинист, конечно, не знал, что его деятельность попала в поле зрения Блюмкина. Когда чекистам стало известно об очередной сделке Перельштейна, Блюмкин направил к полпреду ОГПУ по Ленинградскому военному округу срочную телеграмму с указанием конфисковать у букиниста все купленные книги. Что и было выполнено.

Чтобы изъять книги из Ленинградского университета и Публичной библиотеки, Блюмкин решил обратиться за помощью к своему соседу — наркому просвещения Луначарскому. Как-то вечером он зашел к нему в гости и рассказал в общих чертах о предстоящей операции ОГПУ (перед этим Блюмкин получил разрешение на этот разговор у своего начальства). Луначарский согласился помочь.

<…>

Луначарский написал записку в Публичную библиотеку: “В Ленинградскую государственную публичную библиотеку. Народный комиссариат просвещения РСФСР, ввиду встретившейся надобности, просит по получении сего выделить из Ленинградской публичной библиотеки все древнееврейские книги 16 века и направить их через фельдъегерскую связь Ленинградской ГПУ в пользование Наркомпроса.

Книги прошу направить в мой личный адрес.

А. Луначарский”.

Такую же записку нарком написал и ректору Ленинградского университета. По просьбе Блюмкина чекисты обследовали в Ленинграде все крупные библиотеки, антикварные и букинистические магазины, отобрали и отправили в Москву больше ста древнееврейских книг. Среди них были и редчайшие экземпляры, изданные в XV–XVI веках. Сам Блюмкин тоже выезжал в Ленинград, Ростов, Одессу и другие города. На Украине, по некоторым данным, было найдено более трехсот книг и рукописей, интересующих его.

“Последующие аналогичные операции должны производиться не советскими органами непосредственно, а замаскированно, через подставную организацию, хорошо юридически законспирированную… – писал Блюмкин в докладной записке руководству ОГПУ. – Решающую роль будет играть также и то обстоятельство, что книги из коллекции Гинцбурга и Персица нами будут продаваться по частям. Таким образом, установить сразу, что мы располагаем всей коллекцией Гинцбурга, будет трудно”».

Нужно отдать должное – даже находясь под «гипнозом» официальной легенды прикрытия Матонин подозревает кардинально иное положение дел: «Читая все эти записки, невольно задаешься вопросом: неужели та разведывательная операция на Ближнем Востоке, в которой готовился участвовать Блюмкин, стоила того, чтобы рисковать таким бесценным национальным достоянием, как древние манускрипты и инкунабулы? Представители ОГПУ, конечно, обещали вернуть книги, и, к примеру, в Ленинскую библиотеку их действительно вернули, но сам факт их вывоза за границу мог иметь совершенно непредсказуемые последствия».

С большой степенью вероятности организованное Блюмкиным изъятие древних книг производилось в рамках операции Спецотдела Бокия, залегендированной как прикрытие для конспиративной работы ОГПУ на Ближнем Востоке, и было направлено на их копирование с целью последующего изучения. Не исключено, что эта операция осуществлялась на основании неких сведений, полученных Блюмкиным в процессе его азиатских командировок 1926-1927 гг. Возможно, некоторая часть древних еврейских книг и рукописей после обработки ее Спецотделом действительно могла использоваться в операциях ОГПУ на Ближнем Востоке.

Характерно, что накануне крупномасштабной операции ОГПУ по изъятию древнееврейских источников в том же 1927 году, когда Блюмкин возвращается из своих азиатских командировок в Москву, Барченко наносит визит сосланному в Кострому главе любавичских хасидов, 6-му Любавичскому ребе И. Шнеерсону (1880–1950). Напомним, что помимо всего прочего Шнеерсон являлся бывшим владельцем знаменитой библиотеки, которую хасиды считают религиозной святыней хасидизма. Библиотека была основана в начале XX века на основе коллекции, собиравшейся, начиная с 1772 года. В 1918 году библиотека Шнеерсона была национализирована Советской властью.

Йосеф Ицхок Шнеерсон, начало 1920-х

В своих мемуарах Шнеерсон рассказывает, что впервые «профессор Барченко» посетил его квартиру в Петрограде осенью 1925 года, обратившись с неожиданной просьбой – открыть ему «тайну Маген-Давида», поскольку верит в его «сверхъестественную» силу («разгадавший эту тайну способен выстроить и разрушить бесконечное количество миров»). Шнеерсон попытался разуверить Барченко, отвечая, что хасидизму ничего не известно о каких-либо тайнах и магической силе Маген Давида:

«В тот вечер, как мне показалось, профессор Барченко прислушался к моим объяснениям. Однако в дальнейшем он снова вернулся к этой навязчивой идее и продолжал засыпать меня письмами с прежней нелепой просьбой, на которые я вынужденно, из обычной человеческой вежливости, время от времени отвечал…»

Приведем отрывок из письма, написанного в 1928 году одним из ближайших приверженцев любавичского ребе, сопровождавшим своего духовного наставника при выезде из России, Э. Алтгаузом, посвященный встрече Барченко с духовным главой хасидов И. Шнеерсоном.

«В это время случилось с Рабейну (И.И. Шнеерсоном) неприятное событие, которое на самом деле до сегодняшнего дня не было раскрыто и прояснено, и оставалось оно закрытой тайной, и никто не знает какое найти ему объяснение. И если бы не случилось всяческих обсуждений и обвинений во время заключения в тюрьму, то я не нарушил бы своего молчания.

В ночь имени Ацерет года 5686 (12 октября 1925 г.), перед обрядом Акафот пришел в дом Рабейну один чужой человек и попросил доложить Рабейну, что профессор Барченко из Москвы хочет войти к нему и поговорить с ним наедине в покоях его. Услышав, что сегодня праздник и Рабейну не занимается в такие дни какими-либо будничными делами, он не принял этого ответа, решил, что это отговорка и настаивал неприлично на том, чтобы его представили Ребе.

И из-за уважения к имени профессора и из-за опасения (ибо на лице не написано, кто он), пошел один из нас к высокому столу, за которым сидел Ребе и все принимавшие участие в трапезе, и рассказали ему об этом госте. Ребе ничего не сделал, а подозвал своего секретаря Либермана и попросил передать гостю свои извинения, поскольку из-за святого дня не сможет принять его, а если ему будет угодно, пусть придет на следующий день после праздника, и тогда примут его с почетом. После ответа Либермана сказал профессор: Жаль мне очень, что потерял я время зря, но останусь я подождать в Ленинграде до исхода праздника.

Так он и сделал. И в день после праздника пришел еще раз и немедленно был принят в покоях Ребе и сидел наедине с ним долгое время. И не знали мы, приближенные Ребе, о целях его прихода, и зачем ему понадобился Ребе. А после этого он признался нам, что этот Барченко занимается мудростью скрытой от людей, основанной на нумерологии, чтобы открывать скрытое и предсказывать будущее, и есть у этого [учения] некое отношение и связь с Каббалой (не вместе они да будут помянуты), и что он уже организовал общество в Москве, которое интересуется и занимается этим учением, и есть у них разрешение от правительства на занятие этим, и многие из больших и великих в это общество вступили.

И вот, когда стало известно Барченко, что в Ленинграде находится величайший ученый Израиля, мудрый мудростью Каббалы, от которого нет тайных секретов и открыты ему пути небес, пошел он к нему, чтобы услышать его толкования, ибо по словам Барченко, мудрость его привела его к вере в единого Всевышнего, да благословен будет Он, подобно тому, как верим мы, сыны Израиля.

Из ответов Ребе стало известно нам только это, ведь нет у изучения хасидизма никакого отношения и связи с предсказанием будущего, и запрещено нам толковать его и то, что касается вопросов Барченко, относящихся к Каббале и каббалистическим книгам, но он, Ребе, готов служить ему в этом только для того, чтобы не погибло зря его драгоценного времени; а так же не может он переводить с языка на язык, но вот, когда приедет из Екатеринослава рав. М. Шнеерсон (Менахем-Мендл, в будущем 7-ой Любавичский ребе), попросит он его найти для Барченко рассказы из Каббалы и перевести на язык России и послать ему по адресу, который он оставит, поскольку он, р. Шнеерсон, хорошо владеет языком каббалистов, а так же хорошо переводит на другой язык.

И Барченко был доволен и поблагодарил Ребе за то, что он принял его, и отправился Барченко в путь. Также и нам стало известно мнение Ребе и его взгляды на могущество этого профессора, которого он уважал, ибо опасался, ибо в первые минуты, когда тот начал говорить о единственности Всевышнего, благословен Он, и о нумерологии, и о предсказании будущего, подумал Ребе, что он немного сумасшедший.

Но и Барченко почувствовал это и вытащил из кармана важную бумагу от великих профессоров Москвы, в которой удостоверялось их подписями, что разум его ясен и нет в нем шпионства, чтобы не смотрели на него, как на соглядатая, и показал много бумаг из политотдела и из Совнархоза (Совет народного хозяйства), в котором служит он на важной должности.

И спустя некоторое время была вдруг получена от Барченко для Ребе некоторая сумма денег, несколько сотен золотых рублей. В письме, приложенном к ним, говорилось, что он посылает эту сумму на дорожные расходы р. Шнеерсона из Екатеринослава в Ленинград. Ребе в тот же день вернул ему всю сумму обратно.

Барченко, получив назад свои деньги, не находил покоя своей опечаленной душе, и написал Ребе длинное письмо, в котором пытался объяснить ему и показать свою праведность и честность и прямоту и что нет у него, упаси Господь, никакого криводушия, а из того, что Ребе вернул ему деньги, он понял, что Ребе сомневается в его искренности, и вынужден он будет из-за этого прибыть и поговорить с ним лицом к лицу, чтобы очистить сердце Ребе от напрасных подозрений.

И так и сделал, приехав зимой навестить Ребе, и тогда познакомил его Ребе ср. Шнеерсоном (Менахем-Мендлом); и весь год была переписка и встречи с р. Шнеерсоном в доме Барченко, и забыл о нем и о его деле Ребе, и не отслеживал он происходившее и не обращал внимание и не думал об этом больше».

Последнее утверждение Алтгауза надежно опровергается фактом последующей переписки Шнеерсона и Барченко. Оставшуюся часть рассказа Алтгауза подтверждает мать М.-М. Шнеерсона (1902–1994) – Х. Шнеерсон (1880–1964). Она вспоминала, что ребе поручил ее сыну составить для Барченко трактат, посвященный символике Маген-Давида в свете талмудического учения и Каббалы. Выполняя это задание, Менахем-Мендл несколько раз приезжал из Екатеринослава в Ленинград и провел здесь в совокупности около трех месяцев.

К сожалению, данное сочинение М.-М. Шнеерсона не сохранилось. Остается удовлетвориться лишь свидетельством Х. Шнеерсон, которая рассказывала, что «письменный стол ее сына был завален рукописями с математическими выкладками, а готовый труд из-за множества расчетов и формул походил на математический трактат».

Историк культуры Е. Мороз отмечает, что «любезность, которую проявил Шнеерсон по отношению к, казалось бы, случайному гостю, нельзя объяснить только “обычной человеческой вежливостью”. Тут явно было что-то большее».

14 июня 1927 года И. Шнеерсон был арестован сотрудниками ОГПУ и по приговору суда отправлен в трехлетнюю ссылку в Кострому, где и состоялась его новая встреча с Барченко. В том же году Шнеерсона неожиданно освободили из ссылки и вернули в Ленинград, а затем ему было позволено выехать из СССР в Латвию (Ригу). По сообщению А. Кондиайна, освобождению хасидского лидера способствовал начальник Спецотдела Бокий.

Из Риги Шнеерсон перебрался в Варшаву, где вступил в переписку с бывшим сотрудником Петроградского ЧК К. Шварцем, вероятно, по просьбе Барченко. Таким образом, «чудесное» освобождение И. Шнеерсона с большой степенью вероятности являлось платой за некие услуги, оказанные им Спецотделу и лично Барченко, вслед за которым последовало массовое изъятие древнееврейских источников из всех библиотек СССР.

Важное свидетельство о том, что Бокий планировал использовать Блюмкина в Тибете после срыва экспедиции Барченко, принадлежит уже упоминавшейся близкой знакомой Бокия писательнице М. Ямщиковой. Пребывание Бокия на фронтах гражданской войны прервало их общение, возобновившееся на постоянной основе после его возвращения в Москву и продолжавшееся вплоть до его ареста. Именно на квартире Ямщиковой собирались выпускники Горного института во главе с Бокием, здесь же обсуждались и некоторые темы, связанные с «Древней наукой» Барченко.

Один из авторов книги «Оккультисты Лубянки» В. Бережков считает странным, что сама Ямщикова, на квартире которой происходили встречи Бокия и его друзей, аресту и каким бы то ни было иным репрессиям никогда не подвергалась и умерла своей смертью в 1959 году. Хотя Бережков прямо не утверждает, что Ямщикова сотрудничала с соответствующими «органами», сделанный им намек более чем прозрачен.

Маргарита Владимировна Ямщикова-Рокотова (псевдоним Александр Алтаев), 1900

Как бы то ни было в «Истории Глеба Бокия» (1956) Ямщикова пишет, что Бокий решил использовать Блюмина («смелый и находчивый, знающий фарсидский язык, понятный для всего Востока…») для своего плана «коммунизации» Востока:

«Поможет Блюмкину масонская литература. Он изучит учение масонов как можно обстоятельнее и поедет, подкованный им, прямо в Лхассу, город, куда не может проникнуть ни один европеец. Блюмкин будет первым, кто завоюет доверие главы тибетского народа, великого всесильного Далай-ламы.

…Посещая моего учителя и друга, руководившего мною во время работы в Смольном, Владимира Ивановича Невского, я услышала, что ГПУ опустошило Ленинскую библиотеку, вытребовав всю масонскую литературу. Я повинилась, что дала Бокию список масонской литературы, и рассказала об его идее. Невский рассмеялся:

– Так это мы вам обязаны тем, что у нас опустели масонские полки! Узнали бы, скоро ли Блюмкин изучит масонство для выполнения этой фантасмагории? Ну и выдумка!»

Если верить Ямщиковой, масштабному изъятию древнееврейских источников из советских библиотек предшествовала не менее масштабная выемка масонской литературы, что выглядит вполне оправдано и логично. Однако надежные сведения о такой операции у нас по понятным причинам, к сожалению, отсутствуют.

Дальнейшим планам Бокия по использованию Блюмкина для связи с азиатскими центрами «Древней науки» помешал арест последнего в октябре 1929 года и его расстрел в ноябре того же года «за повторную измену делу Пролетарской революции и Советской Власти и за измену революц. чекистской армии» (по факту за связь с опальным Л. Троцким).

Литература:

Матонин Е. Яков Блюмкин. Ошибка резидента. – М.: Молодая гвардия, 2016

Андреев А., Бережков В. Оккультисты Лубянки

Шишкин Олег Анатольевич. Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса

Мороз Е. Оккультист из ОГПУ и Любавичский Ребе // Nota Bene. Литературно-публицистический журнал (Иерусалим), 2004, № ; Мороз Е. Коммунизм и еврейская магия. Эпизод истории двадцатых годов. // «Нева» № 6, 2005. // URL: https://magazines.gorky.media/neva/2005/6/kommunizm-i-evrejskaya-magiya.html

Библиотека Шнеерсона. Справка. // URL: https://ria.ru/20100812/264456361.html

Шнеерсон И.И. Записки об аресте. Составитель и переводчик Д.А. Гуревич. – Нью-Йорк, 1980

Еще по теме:

А. Комогорцев. Новая Атлантида: цивилизация потопа 2.0

Алексей Комогорцев. Спецотдел Глеба Бокия, Шамбала-Дюнхор и орден розенкрейцеров

Алексей Комогорцев. Тайная деятельность Спецотдела и открытия А. Барченко: неизвестные факты

Экспедиция Барченко, ядерные взрывы в Хибинах и Чивруайская трагедия – звенья одной цепи?..

Публикация на Тelegra.ph

Подпишитесь на наш телеграм-канал https://t.me/history_eco

• Ключевые слова: спецотдел,азиат,Блюмкин,древнееврей,источник,