А. Комогорцев. Скифы как потомки Геракла и змеедевы Ехидны-Оры в славянской и западноевропейской традициях

Ехидна. Скульптура Пирро Лигорио, 1555. Парк Монстров (Лацио, Италия)

Непонятая миссия Геракла

Мы уже неоднократно указывали на связь славянского народного культа ящера с аристократической генеалогической легендой о происхождении трех главных сословий скифского племени (земледельцы, воины и цари-маги) от брачного союза Геракла и дочери Борисфена (Днепра) змеедевы Ехидны-Оры, зафиксированная древнегреческим историком Геродотом (ок. 484–425 до н. э.).

Эта легенда имеет очевидные переклички с гипотезой историка и археолога Б.А. Рыбакова (1908–2001) о змее/ящере как об архаическом славянском родовом тотеме. В частности, Рыбаков предполагал, что языческий бог Род, упоминаемый в одном ряду с рожаницами, отождествлялся у славян (как минимум в новгородских землях) с ящером, занимавшим центральное положение в первоначальном тройственном святилище на Перыни[1].

Легенда о происхождении скифов гласит, что Геракл в повозке, запряженной конями, гнал быков Гериона и достиг земли скифов. Здесь его кони исчезли, и он долго не мог их найти, пока не добрался до Гилеи (Олешья в устье Днепра). Тут жила владелица этой земли полудева-полузмея Ора, которая и похитила коней. Она согласилась отдать их при условии, что Геракл вступит с ней в плотскую связь.

После рождения троих сыновей змеедева вернула коней и спросила напоследок героя, как ей поступить с сыновьями, когда они вырастут. Покидая ее, Геракл оставил свой тугой лук и пояс с прикрепленной к нему чашей, сопроводив их передачу следующим наказом: тот из сыновей, который сможет натянуть отцовский лук, должен остаться и получить в наследство землю своей матери, а не сумевших натянуть лук следует отправить на чужбину. Когда сыновья возмужали, мать предложила им испытание, заповеданное Гераклом. Только младший из братьев – Скиф справился с заданием. От него и произошли все скифские цари. Агафирс и Гелон были изгнаны из материнской земли (Геродот. История, IV 8–10).

Историков смущает вопрос, почему Геракл, являясь грозным космогоническим орудием против «страшных деяний чудовищ» (Еврипид, Геракл 700), сошелся со змеедевой, оставил ее в живых, более того – отдал свой пояс и установил завет, как распределить власть между ее потомством. Напомним, что в древнегреческой мифологии веку обычных людей предшествовала эпоха, на протяжении которой действовало целое поколение героев («героический век»), созданных олимпийскими богами для борьбы с доолимпийским миром чудовищных порождений матери-земли Геи. Герои наделяются непомерной силой и сверхчеловеческими возможностями, обусловленными их полубожественным происхождением. Все эти качества необходимы для выполнения их главной функции – уничтожение древних чудовищ, детей титанов и прочих хтонических существ, олицетворяющих первозданную необузданную мощь земли (греч. χθών – земля, почва).

Недоумение историков по поводу странного союза Геракла и змеедевы Ехидны-Оры может быть развеяно, если мы обратимся за помощью к традиционным сюжетам русских волшебных сказок, сохраняющим в своем ядре древнейшие мифологические представления. Как и в легенде о происхождении скифов, их общим местом является не вполне человеческое происхождение главного женского персонажа (Марья Моревна, Царевна-Лягушка, Василиса Премудрая), его склонность к оборотничеству (превращение в змею, белую лебедь, кукушку), а главное – особая связь с подземно-подводной сферой, именуемой в сказках «иным царством». Главным обитателем и хозяином «иного царства» является змей. Нейтрализация чудовища и последующий брачный союз героя с существом той же хтонической природы символизирует не сугубое упразднение, а подчинение хтонических энергий и введение их в конструктивный миростроительный оборот, которое обеспечивает новый виток космогенеза, как мы могли наблюдать на примере Геракла и змеедевы Ехидны-Оры. Отсюда можно заключить, что в некоторых случаях и при соблюдении определенных условий связь с хтонической сферой есть связь, необходимая для полноценного функционирования системы мироздания. Являясь по существу связью питающей, она обеспечивает доступ в организованный мир определенного рода энергий, за счет которых происходит необходимое обновление космоса. Согласно такой логике всевозможные хтонические чудовища являются отнюдь не «рабочими отходами», возникшими в процессе творения мироздания, а своеобразными аккумуляторами первичных бытийных энергий, сохраняющими в себе сокровенную пульсацию Бытия.

Легитимность (с точки зрения соблюдения олимпийского божественного миропорядка) связи Геракла и змеедевы подкрепляется еще одной версией легенды о происхождении скифов, изложенной древнегреческим историком и мифографом Диодором Сицилийским (ок. 90–30 до н.э.), в соответствии с которой первый царь сколотов Скиф родился от брачного союза змеедевы с самим Зевсом.

Медальон с изображением на реверсе сидящего на троне Зевса и двух змееногих гигантов. Писидия, Септимий Север, 193–211

Змеедева-праматерь в славянской и западноевропейской традициях

Историк, культуролог и религиовед Р. Багдасаров обращает внимание на то, что скифская генеалогическая легенда возникла задолго до ее фиксации Геродотом: «Уже в трипольское время образ родовой матери символизировался посредством женщины с раздвоенным рептильным хвостом. <…> Многое свидетельствует: символ змееногой/рыбохвостой женщины носил тотемный характер для прарусских племен. В комплекс древнейших вышитых изображений России входят антропоморфные существа со змеиными придатками и руками-крыльями»[2].

Фрагмент подзора. Вышивка, середина XIX в. (Тотемский район, Россия)

Три рожаницы в церковных постройках. Вышивка (с. Ботиха, Россия)

Важная деталь – змеедева, которую скифы, а позднее и славяне принимали за свою праматерь, почиталась более праотца-героя. Ее иконография была широко распространена по Северному Причерноморью и Поднепровью с V в. до н. э. по I в. н. э. Она характерна для синдо-меотского и боспорского искусства, археологические памятники со змеедевой находят по всему Крыму.

Скифская крылатая и змееногая богиня с головой бородатого мужчины в руке. Золотая бляха, IV в. до н.э. Курган Куль-Оба (п-ов Крым, Россия)

Фигура змеедевы помещалась на геммах, нашивных золотых бляшках одежды и надгробных покрывал, гипсовых налепах деревянных саркофагах, украшениях конской сбруи, плитах каменных зданий. В европейской генеалогической традиции образу змеедевы-прародительницы соответствует Мелюзина, изображаемая как женщина-змея или женщина-рыба.

Мелюзина из Эльзаса

Происхождение этого образа связано с фамилией средневекового феодального рода Лузиньянов. Впервые историю о Мелюзине, в которой еще не фигурировало ее имя, записал в XIII в. путешественник по Арлю и Провансу Гервасий Тильберийский. Наибольшую популярность предание получило благодаря рыцарскому роману Жана д’Арра, написанному по велению короля Карла V и герцога Барри в 1389 г.

Мелюзина (по изданию: Thüring von Ringoltingen, Melusine. Basileia: Bernhard Richel, 1476, fol. 62V)

Впоследствии роман был переведен на немецкий, чешский, польский и другие языки. Багдасаров подчеркивает, что образ выходящей из вод змееногой богини (за честь называться потомками коей боролись многие князья и рыцари) восходит к европейскому династическому трансмифу. Ундина, Лорелея и прочие полуженщины-полурусалки не только занимали в сфрагистике Европы место аллегории, но служили знаком-памятью о пращурах.

Мелюзина из классического гербовника на логотипе американского кофейного концерна «Старбакс» с 1971 по 1987 год (верхний ряд), Мелюзина в «образе двухвостой русалки Сирены» на логотипе концерна «Старбакс» с 1992 по 2011 год (нижний ряд слева), Мелюзина на современном логотипе «Старбакс» (нижний ряд справа)

Наибольшую известность образ Мелюзины из классического гербовника получил благодаря его использованию в эмблеме американского кофейного концерна «Старбакс». С 1971 по 1992 гг. на логотипе компании присутствовало полноформатное изображение Мелюзины в «образе двухвостой русалки Сирены». Начиная с 1992 г. и по настоящее время на обновленном логотипе «Старбакс» изображаются только ее голова, торс и руки, придерживающие кончики хвостов.

Сирена. Бронза. Рим, Италия, вторая половина XVI в. (Метрополитен-музей, Нью-Йорк)

В современной экспозиции Метрополитен-музея (Нью-Йорк) находится бронзовая статуя сирены, соответствующая каноническому образу Мелюзины: обнаженная женщина с двумя чешуйчатыми рыбьими хвостами вместо ног, изогнутые концы которых она держит в руках. Из аннотации следует, что статуя была создана в Риме, во второй половине XVI в.

Ян Вардроппер в книге «Европейская скульптура, 1400–1900, в Метрополитен-музее» пишет, что корона, венчающая голову сирены, является характерным признаком династической символики. Обладание такой эмблемой приписывается могущественному римскому роду Колонна и в особенности его княжеской ветви Палиано. К этой существующей по сию пору фамилии принадлежат многие видные политические и церковные деятели, оказавшие существенное влияние на политику Римско-католической церкви в Средние века и в период Возрождения. Примечательно, что род Колонна ведет свое происхождение от героя Троянской войны Энея, потомкам которого приписывается основание Рима. Следует отметить, что образ Энея, запечатленный в эпической поэме Вергилия «Энеида» (29–19 до н. э.), играет ключевую роль в формировании современной западной идентичности.

Мелюзина на гербе Стефано Колонна (по изданию: Wardropper Ian European Sculpture, 1400–1900, In the Metropolitan Museum of Art. New York, 2011, № 28, pp. 90–92)

На гербе Стефано Колонна коронованная Мелюзина с вздымающимися хвостами восседает на морских водах между двумя колоннами. Гербовый девиз гласит: «Она бросает вызов штормам» («Contemnit tuta procellas»). Некоторые исследователи указывают на связь этой эмблемы с «Колюмнами» или «Столпами Гедимина» (геральдический знак Великого княжества Литовского и родовой герб династии Гедиминовичей, имеющий, согласно преданию, древнеримское происхождение), а также двузубыми и трезубыми геральдическими эмблемами Рюриковичей.

Слева: камень с изображением «Колюмн» или «Столпов Гедимина» на камне (Холм Рамбинас, Литва). Справа: монета Ярослава Мудрого со знаком Рюриковичей

Именно Киевская, а затем и Московская Русь стала ближайшим по расположению во времени и пространстве к Боспорскому царству государственным образованием, аристократия которого самым серьезным образом восприняла родовую легенду о Геракле и змеедеве. В соответствии с первоначальной скифской традицией, интригующая связь Геракла и змеедевы отразилась на геральдических эмблемах династии Рюриковичей в несколько усеченном виде – без героя-родоначальника.

На деньгах Можайского и Белозерского князя Ивана Андреевича (1432– после 1462) чеканилась женщина-полузмея с завитым хвостом, длинными волосами и маленькими крыльями, которыми змеедева наделялась еще в скифской иконографии. После присоединения Можайска к Московскому великому княжеству Василий Темный (1415–1462) продолжал некоторое время выпускать ту же монету. Как и его отец, Иван III помещает на московских пулах фигурку змеедевы, увенчанную короной. В русской эмблематике хтоническая половина туловища постепенно отпадает, а вперед выступает верхняя половина с крыльями. Крылья московской Оры значительно больше, чем у можайской, рептильная же часть туловища исчезла.

Из русской сфрагистики[3] змеедевы наибольший интерес представляет печать княгини Авдотьи Ивановны, приложенная к духовной грамоте (около 1499) князя Ивана Юрьевича Патрикеева (1419–1499). На печати легко узнается скифская змеедева с туловищем, переходящим в раздваивающееся охвостье, оканчивающееся головками ехидн. На ее голове изображен типичный головной убор скифских женщин – калаф. Правая рука согнута в локте и приподнята, в левой руке змеедева держит струнный инструмент, похожий на лиру. К тому же типу относится печать боярина и воеводы князя Петра Ивановича Шуйского (ум. 1564) под жалованной грамотой царя Иоанна Васильевича Казанскому и Свияжскому архиепископу Гурию (1556).

Классический тип Оры разительно меняется после прекращения в начале XVII века царской династии Рюриковичей, наиболее явственно поддерживавшей связь аристократической эмблематики с ее хтоническим праистоками. Так, на печати 1640 г. воеводы Бориса Петровича Шереметева (1652–1719) она изображается с одним хвостом и с зеркальцем в руке по образцу западной сирены.

Серпентариды на славянских змеевиках

Образ скифской змеедевы-праматери является характерной иконографической деталью византийских и древнерусских медальонов-змеевиков. На одной стороне змеевика обычно изображался тот или иной христианский сюжет: Богородица, Архистратиг Михаил, Федор Стратилат, Федор Тирон, крещение, распятие. Наибольший интерес представляет другая сторона медальона, где господствуют два основных сюжета: змееногая прародительница скифов в окружении змей – и отрубленная голова горгоны Медузы с вырастающими из нее змеями.

Змеевик с изображением сцены Крещения на аверсе и змееногой богиней на реверсе, XII в. Найден на месте средневековой деревни Селище Мякинино-1 (Московская область)

Голова Медузы как охранный амулет (филактерия) заимствована из древнего мифа о подвигах Персея, отрубившего голову этого чудовища и устрашавшего ею своих врагов. В этом качестве изображение головы Медузы активно использовалось в скифском традиционном искусстве. Магический характер изображения головы Медузы выразительно представлен на заклинательной чаше IV в. до н. э. из скифского царского кургана Куль-Оба (Керчь).

Золотая фиала. Куль-Оба, IV в. до н.э. (Эрмитаж, Санкт-Петербург)

Принято полагать, что исходная форма змеевика пришла на Русь из Византии, поскольку все его ранние формы содержат одну и ту же (с небольшими вариациями) надпись на греческом языке: «Истера (Ύστέρα), черная, почернелая, как змей ты вьешься, и как дракон свищешь, и как лев рычишь, и как ягненок спишь».

Старший научный сотрудник отдела восточных славян и народов европейской части России МАЭ РАН («Кунсткамера»), кандидат исторических наук Ю.Ю. Шевченко (1954–2015) полагает, что эта надпись содержит обращение к охранительной силе (histera), передаваемой образом горгоны: «Обычно термин “hystera” (Ύστέρα), встречаемый на змеевиках, переводят, как “матка”. Однако в другом переводе “histera” – “нутро”, “внутренность”, “утроба” (как активная зона), несравненно шире, чем “матка”, в т.ч. чисто анатомически»[4].

Шевченко справедливо замечает, что в случае принадлежности золотых медальонов-змеевиков мужчинам (как это имеет место с «Черниговской гривной» Владимира Мономаха, «Белгородской гривной» и «Смоленским змеевиком») буквальная интерпретация термина Ύστέρα как женского репродуктивного органа совершенно неприемлема.

«Змеевик Владимира Мономаха», или «Черниговская гривна Владимира Мономаха». Золото, литье по восковой модели, чеканка. Киев, XI в. (Собрание Государственного Русского музея, Санкт-Петербург)

Еще одно истолкование этого термина можно обнаружить в известном произведении одного из первых отцов церкви, ведущего богослова II века священномученика Иринея Лионского (130–202) «Против ересей». В нем представлена актуальная полемика с различными гностическими течениями, среди которых упоминается секта «каинитов», учивших, что мир представляет собой творение Мировой Матки (Hystera) и должен быть разрушен как юдоль несовершенства и зла. Это якобы понял Иуда и осуществил «таинство» предательства, которое ведет к разрушению всего «земного» и «плотского».

Таким образом термину Ύστέρα соответствует христианское представление о Софии как воплощенной Премудрости Божией, получившее особое развитие в Византии и на Руси. В ветхозаветной традиции Премудрость предстает как «художница всего» (Книга Премудрости Соломона 7:21), «святой дух» (Прем. 7:22) и «излияние славы Вседержителя» (Прем. 7:25). Она принимает деятельное участие в создании человека (Прем. 9:2) и сближается с представлением о материнском лоне (др.-евр. רשית‎‎ [рэши́т] – «начало»).

В архаическом сознании этот образ органически переплетался с мифом о змееподобной (буквально – змееногой) богине-прародительнице, будь то скифская змеедева Ора, или древнекитайская богиня Нюйва, починившая разрушенные после потопа небеса и вылепившая из глины людей, также изображавшаяся в виде полуженщины-полузмеи. В наиболее древних слоях мифа Нюйва является не только победительницей водного хаоса (олицетворяемого виновником потопа драконом Гунгуном), но и его непосредственным порождением.

Фуси и Нюйва. Рельеф на кирпичной плите с прорисовкой. Чунцин, провинция Сычуань, династия Хань, I-III вв. до н.э. Нюйва в правой руке держит угольник, а левой поддерживает Луну, на диске которой видны жаба и дерево. Фуси в правой руке держит компас, а левой рукой поддерживает Солнце, на котором видна птица (Музей провинции Сычуань)

Рыбаков делает важное указание на несомненную связь славянских змеевиков с княжеско-боярскими кругами, т. к. изготовлялись змеевики не только из меди, но из серебра и золота (Чернигов, Белгород, Смоленск): «Появляясь в XI-XII вв., змеевики продолжают бытовать вплоть до XV-XVI вв. Нередко в позднее время они копировали механически более ранние образцы, что свидетельствует о том, что этот вид амулетов высоко ценился». Также он замечает: «Подобные композиции (голова со змеями и дева-змея) на территории Руси встречаются чаще, чем в греческих землях»[5].

У специалистов не вызывает сомнений общая принадлежность змеевиков не только Древней Руси, но и всей Восточно-христианской церкви. Тем не менее, отношение Православной церкви к змеевикам остается не вполне понятным. Известно, что в XIX в. оценка змеевиков изучавшими их представителями церкви была крайне негативной. Невзирая на это позднейшее обстоятельство, в Древней Руси змеевики обладали определенной легитимностью. Многие из них были найдены в ризницах соборов, а один яшмовый образец был отдан в ризницу Троице-Сергиевой лавры Иваном Грозным. Там же хранилась икона Богородичных праздников с врезанным в центр змеевиком, который был наиболее почитаемой частью всего образа. Известно, что некоторые змеевики пользовались особой симпатией церковных иерархов – один из них использовался как панагия епископами города Полоцка. Змеевик из красной, перемежающейся темно-серыми и светлыми слоями яшмы надевали высшие иерархи Церкви. В качестве владычной панагии во время службы в Троице-Сергиевой Лавре на Великой всенощной использовали аналогичный змеевик из зеленой яшмы, но трапециевидной формы.

Настаивая на том, что образы горгоны Медузы и змеедевы Ехидны-Оры должны были иметь вполне конкретные функциональные связи с христианским мировоззрением и вероучением, Шевченко указывает на практику «умной молитвы», используемую монахами в пещерных монастырях и являющуюся неотъемлемой частью православного мистического аскетизма («молчаливого делания» или «исихазма»). Помимо прочего, практика «умной молитвы» предполагала концентрацию внимания на области пупка, над крестцовыми позвонками, куда должны направляться все силы души при непрестанном совершении внутренней Иисусовой молитвы. Со времен преподобного Симеона Нового Богослова (949–1022) непременным условием «правильной» или «умной молитвы» становится особая техника дыхания, в христианской практике называемая пневмокатарсисом. Указанная зона концентрации молитвенного внимания совпадает с локализацией таинственной Ύστέρα («истера» = «утроба» = «живот – жизнь») в молитвенной формуле на змеевиках, которую символизирует изображение горгоны Медузы или сходного с ней образа пещерницы-змеедевы Ехидны-Оры.

Шевченко обращает внимание, что правило «умной молитвы» было изложено Симеоном Новым Богословом на рубеже X-XI вв. К тому же времени относится появление амулетов-змеевиков с образами горгоны Медузы и змеедевы Ехидны в пространстве византийской культуры в готовом виде.

В посмертном собрании писем немецкого мистика-визионера, практиковавшего внутреннюю молитву, Иоганна Георга Гихтеля (1638–1710), изданном в виде трактата «Theosophica practica» (1722), имеются любопытные гравюры, на которых отмечены различные центры «внутреннего человека».

Центры «внутреннего человека» (по изданию: Johann-Georg Gichtel, Theosophia practica: Halten und Kämpfen ob dem H. Glauben bis ans Ende, durch die Drey Alter des Lebens Jesu-Christi. Leiden 1722)

Круговой области, расположенной в районе таза, соответствует подпись: «Первоначальная матка (матрица): корень души, три первых вида». В той же самой области (на виде сзади) изображены клубящиеся в области пупа змеи, а согласно одному из преданий, именно пуп земли охраняли сестры-горгоны, сильнейшей из которых была горгона Медуза. К сожалению, Гихтель не приводит детального описания своих фигур, так что подписи представляют собой лишь лаконичный ключ к их пониманию и интерпретации.

Опираясь на святоотеческие источники, можно заключить, что в активной зоне «утробы»-Ύστέρα, символизируемой амулетами-змеевиками, локализуется несколько внутренних «душевных сил», предметная работа с которыми является важной частью аскетических практик.

Не кажется простым совпадением, что, согласно индуистской традиции, в зоне, предположительно, символизируемой змеевиками, располагается источник энергии кундалини, помещаемый в области крестца или основании позвоночника и изображаемый в виде свернувшейся спиралью змеи. У большинства людей эта энергия находится в спящем состоянии, но с помощью различных практик она может быть активизирована, вследствие чего, человек получает различные сверхъестественные способности. Нужно отметить, что в йогических практиках таким сверхспособностям (сиддхам) придается второстепенное значение, главная их роль заключается в самореализации, которая находится за пределами всяких сиддх. Аналогичный подход мы встречаем и в православной мистической аскетике.

Однако, развивая «пещерную» тему, Шевченко приходит к выводу, что особая связь христианских аскетов со змеями выходит за рамки мистического символизма молитвенных практик: «Сведения о змееборчестве Феодора Тирона, Феодора Стратилата и Георгия Каппадокийца (Победоносца) дополняются не менее многочисленными известиями о мирном сосуществовании христианских святых со змеями: Иоанна Зедазнийского, Шио Мгвимского и Давида Гареджийского, уговорившего соседа по пещере – гигантского змея не похищать молоко у важенок, чтобы не гибли маленькие оленята.

Св. Давид Гареджийский, его ученик Лукиан и дракон. Миниатюра из грузинской рукописной книги «Жития святых», XVIII в.

Для Макария Римлянина змей выступает в качестве соратника и помощника: по распоряжению Архангела змей строит для святого келью-пещеру. Во всех случаях и “змееборчества”, и “змеесосуществования” – все житийные эпизоды самых разных святых неминуемо связаны с пещерами».

Не только христианские подвижники, но и сами герои-змееборцы часто находились со змеями (шире – чудовищами) в весьма нестандартных взаимоотношениях. К примеру, св. Егория (или трех его сестер) приставляют «ко стаду змеиному и ко звериному», с тем, чтобы они его пасли и всячески окормляли. Добавим к этому, что, по словам Плутарха, «древние верили, будто змея была связана с героями теснее, чем любое другое животное» (Плутарх, Клеомен 39).

На наш взгляд, к настоящему пониманию перечисленных выше мотивов можно приблизиться, если, с одной стороны (по примеру Рыбакова) взглянуть на фигуру чудовища сквозь призму тотемического восприятия, связывающего его с миром божественных предков. Не следует забывать, что в мифологии древние змееборцы вели свое происхождение непосредственно от змеев и сами наполовину являлись змеями, как древнегреческий человек-змея Кихрей. А с другой стороны, посмотреть на фигуру чудовища как на буквальный источник важнейших миростроительных энергий.

Ведущий сотрудник Отдела истории ИНИОН РАН, кандидат исторических наук Т.М. Фадеева в исследовании «Крым в сакральном пространстве» (2000) объясняет тесную связь змееборческого мифа и монашеских аскетических практик общей идеей подчинения земной энергии, аккумулируемой чудовищем, и ее последующего преобразования в энергию более высокого порядка: «Древняя мудрость символически ассоциировала “дракона” или “змея” с потоком земной энергии; согласно такому пониманию, “убить” его или, скажем точнее, “пригвоздить” его голову к земле копьем, как это мы видим на многочисленных изображениях драконоборцев, означало фиксировать энергию, не дать ей “растечься”, т. е. аккумулировать ее и подчинить своей воле (направить на повышение плодородия, исцеление и т.д.)».

Для полноты картины приведем объяснение мирного сосуществования христианской и языческой иконографии на славянских амулетах-змеевиках, по версии Шевченко: «Переплетение символики из пещерных христианских святынь с символом пещерного в мифологическом аспекте существа – Горгоны Медузы на амулетах-змеевиках – христианских филактериях – должно иметь значимые ассоциации и аллюзии в христианском мировоззрении и иметь связь с атрибутикой самого Вероучения. Это касается не только изображения Горгоны на реверсе христианских амулетов-змеевиков, но и другого пещерного, согласно мифологической традиции, существа – Змеедевы Ехидны, соответствовавшей кельтской Мелюзине и скифской Ехидне-Оре. Именно изображение “змееногой богини”, как представляли Ехидну после кары богами-Кронидами, украшает ряд подобных амулетов. Ехидна, и до преображения в полуженщину-полузмею, во времена своего романа со стражем Геры – многоглазым Аргусом, была жительницей пещеры. По представлениям эллинов эта пещера располагалась где-то вблизи “счастливой Аркадии” – местообитания титана Атланта до его восстания против Зевса-Кронида, – на Пелопоннесе. Характерно, что Ехидна, еще будучи Чудодевой (до превращения в полузмею), и обитая в пещере Пелопоннеса, считалась покровительницей “всего живого”, в древней славянской терминологии (и современной – церковнославянской) – “всего живота”, что очень существенно для ее изображения на христианских филактериях исхода раннего средневековья. После преображения, Ехидна оказалась в другой пещере, на границе дольнего и хтонического миров в наказание за неповиновение Зевсу и его пантеону, которые олицетворяли для ранних христиан весь комплекс эллинского язычества. Такова же была и судьба другой пещерножительницы – Медузы Горгоны, изгнанной политеистическим Зевсовым пантеоном Эллады, вместе с сестрами-горгонами и граями-старухами, из своей пещеры на берегу лазурного моря (Монте-Сант-Анджело) – в пещеру на берегу Мировой Реки-Океана, “на границе мертвой и живой жизни”. В мироощущении христианства подобные трактовки образа змееногих и/или змееволосых существ – серпентарид – не могли не оставить своего следа. Их образы маркировали сущности, которые были борцами с демоническими существами, к коим принадлежали все боги Олимпийского пантеона. Первохристиане, воспринимали образы предшествующих времен “зеркально” (где: право – лево, добро – зло, – меняются местами), – и, с “обратным знаком”, – потому и представляли могучего Зевса и обворожительную Афродиту – демонами, а их противников и противниц – серпентарид (змееволосых, змееногих и змееподобных существ) светлыми, ангелоподобными существами».

Литература и примечания:

[1] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. – М.: Наука, 1987. С. 271, 280.
[2] Багдасаров Р. Неуместные боги: культ «эллинских философов» в русском православии. // Волшебная Гора. Т. VII. – М., 1998.
[3] Сфрагистика (греч. σφραγις – печать), или сигиллография – историческая дисциплина, изучающая печати (матрицы) и их оттиски на различных материалах.
[4] Шевченко Ю.Ю. Богородица Спилеотисса на древних христианских филактериях с изображением серпентарид. // URL: http://www.rusarch.ru/shevchenko4.htm
[5] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси.

Публикация на Тelegra.ph

Подпишитесь на наш телеграм-канал https://t.me/history_eco

• Ключевые слова: А. Комогорцев,Скифы как потомки,Геракла и змеедевы,Ехидны-Оры,в славянской и