Александр Богданов. «Красная звезда»

Александр Александрович Богданов (1873-1928) - русский писатель, экономист, философ, ученый-естествоиспытатель.
В 1908 году завершил и опубликовал свое лучшее научно-фантастическое произведение - роман "Красная звезда", который можно считать предтечей советской научной фантастики. Одновременно вел активную революционную работу в тесном контакте с В.И.Лениным.
В 1913-1917 гг. создал двухтомное сочинение "Всеобщая организационная наука", в котором выдвинул ряд идей, получивших позднее развитие в кибернетике: принципы обратной связи, моделирования, системного анализа изучаемого предмета и др.
После Октябрьской революции А.Богданов посвящает себя работе в биологии и медицине.
В 1926 году он возглавил первый в мире Институт переливания крови и погиб после неудачного эксперимента на себе в 1928 году.
Роман-утопия А.Богданова "Красная звезда" впервые был опубликован в петербургском издательстве "Товарищество художников печати" в 1908 году.
Затем переиздавался в 1918 и в 1929 гг. Роман публикуется по: Вечное солнце. - М.: Молодая гвардия, 1979.
они мне помогали отделаться от мысли о прошлом. Люди так охотно верят тому, что для них приятно... И хотя где-то в глубине души оставалось сознание, что это ложь, но я упорно ей предавался, как предаются радостным мечтам. Теперь я думаю, что без этого обманчивого самовнушения мое выздоровление не было бы ни таким быстрым, ни таким полным.

3. ЖИЗНЬ РОДИНЫ

   Вернер тщательно устранял от меня всякие впечатления, которые могли  бы
быть "неполезны" для моего здоровья. Он не позволял мне заходить к нему  в
самую лечебницу, и из всех душевнобольных, которые там находились,  я  мог
наблюдать только тех неизлечимо-слабоумных и дегенератов,  которые  ходили
на свободе и занимались разными работами в поле, в роще, в  саду;  а  это,
правду сказать,  было  для  меня  неинтересно:  я  очень  не  люблю  всего
безнадежного, всего ненужного и обреченного. Мне  хотелось  видеть  острых
больных и именно тех, которые могут выздороветь, особенно  меланхоликов  и
веселых маниакальных.  Вернер  обещал  сам  показать  мне  их,  когда  мое
выздоровление  достаточно  продвинется  вперед,  но   все   откладывал   и
откладывал. Так дело до этого и не дошло.
   Еще больше Вернер старался изолировать меня от всей политической  жизни
моей родины. По-видимому, он полагал, что самое  заболевание  возникло  из
тяжелых впечатлений революции; он не подозревал того, что все это время  я
был оторван от родины и даже не мог знать, что там  делалось.  Это  полное
незнание он  считал  просто  забвением,  обусловленным  моей  болезнью,  и
находил, что оно очень полезно для меня; и он не только сам ничего из этой
области мне не рассказывал, но запретил и моим телохранителям; а  во  всей
его квартире не было ни единой газеты, ни единой книжки, журнала последних
лет: все это хранилось в его кабинете в лечебнице. Я должен  был  жить  на
политически-необитаемом острове.
   Вначале,  когда  мне  хотелось  только  спокойствия  и  тишины,   такое
положение мне нравилось. Но потом,  по  мере  накопления  сил,  мне  стало
делаться все теснее в этой раковине; я начал приставать  с  расспросами  к
моим спутникам, а они, верные приказу врача,  отказывались  мне  отвечать.
Было  досадно  и  скучно.  Я  стал  искать  способов  выбраться  из  моего
политического карантина и попытался убедить Вернера, что я уже  достаточно
здоров, чтобы читать газеты. Но все было бесполезно: Вернер объяснил,  что
это еще  преждевременно  и  что  он  сам  решит,  когда  мне  можно  будет
переменить мою умственную диету.
   Оставалось прибегнуть к хитрости. Я должен  был  найти  себе  подобного
сообщника из числа окружающих. Фельдшера склонить на свою сторону было  бы
очень  трудно:   он   имел   слишком   высокое   представление   о   своем
профессиональном  долге.  Я  направил  усилия  на  другого  телохранителя,
товарища Владимира. Тут большого сопротивления не встретилось.
   Владимир был раньше рабочим. Малообразованный и почти  еще  мальчик  по
возрасту, он был рядовым революции, но уже испытанным солдатом.  Во  время
одного знаменитого погрома, где множество товарищей погибло от  пуль  и  в
пламени пожара, он пробил себе дорогу сквозь толпу погромщиков,  застрелив
несколько человек и не получив по  какой-то  случайности  ни  одной  раны.
Затем он долго скитался нелегальным по разным городам  и  селам,  выполняя
скромную и опасную роль транспортера оружия и  литературы.  Наконец  почва
стала слишком горяча под его ногами, и он вынужден был на время скрыться у
Вернера. Все это я, конечно, узнал позже. Но с самого начала  я  подметил,
что   юношу   очень   угнетает   недостаток   образования   и    трудность
самостоятельных занятий при отсутствии предварительной научной дисциплины.
Я начал заниматься с ним; дело пошло хорошо,  и  очень  скоро  я  навсегда
завоевал его сердце. А дальнейшее было уже легко; медицинские  соображения
были вообще мало понятны Владимиру, и у нас  с  ним  составился  маленький
заговор, парализовавший строгость  Вернера.  Рассказы  Владимира,  газеты,
журналы, политические брошюры, которые  он  тайком  приносил  мне,  быстро
развернули передо мною жизнь родины за годы моего отсутствия.
   Революция  шла  неровно  и  мучительно  затягивалась.  Рабочий   класс,
выступивший первым, сначала  благодаря  стремительности  своего  нападения
одержал большие победы; но затем, не  поддержанный  в  решительный  момент
крестьянскими массами, он потерпел жестокое поражение от  соединенных  сил
реакции. Пока он набирался энергии для нового боя и  ожидал  крестьянского
арьергарда  революции,  между  старой  помещичьей  властью  и   буржуазией
начались переговоры, попытки сторговаться и  столковаться  для  подавления
революции. Попытки эти были облечены в форму  парламентской  комедии;  они
постоянно     оканчивались     неудачей     вследствие      непримиримости
крепостников-реакционеров.  Игрушечные  парламенты  созывались   и   грубо
разгонялись  один  за  другим.  Буржуазия,  утомленная  бурями  революции,
запуганная самостоятельностью и энергией первых выступлений  пролетариата,
все время шла направо. Крестьянство, в своей массе вполне революционное по
настроению, медленно усваивало политический опыт и  пламенем  бесчисленных
поджогов освещало свой путь к высшим формам борьбы. Старая власть наряду с
кровавым подавлением крестьянства попыталась часть его подкупить  продажею
земельных участков, но вела все дело в таких грошовых размерах и до  такой
степени  бестолково,  что  из  этого  ничего   не   вышло.   Повстанческие
выступления отдельных партизан и групп учащались с каждым днем.  В  стране
царил небывалый, невиданный нигде в мире двойной террор - сверху и снизу.
   Страна, очевидно, шла к новым решительным битвам. Но так долог и  полон
колебаний был этот путь, что многие успели утомиться и даже отчаяться.  Со
стороны радикальной интеллигенции, которая участвовала  в  борьбе  главным
образом своим сочувствием, измена была почти поголовная. Об этом, конечно,
жалеть было нечего. Но даже среди некоторых моих прежних товарищей  успели
свить себе гнездо уныние и безнадежность. По этому  факту  я  мог  судить,
насколько тяжела и  изнурительна  была  революционная  жизнь  за  минувшее
время. Сам я, свежий человек, помнивший предреволюционное время  и  начало
борьбы, но не испытавший на себе всего гнета последующих поражений,  видел
ясно бессмысленность похорон революции; я видел, насколько все  изменилось
за эти годы, сколько новых элементов  прибавилось  для  борьбы,  насколько
невозможна  остановка  на  создавшемся  мнимом  равновесии.  Новая   волна
революции была неизбежна и недалека.
   Приходилось, однако, ждать. Я  понимал,  как  мучительно-тяжела  работа
товарищей в этой обстановке. Но сам я не спешил идти туда независимо  даже
от мнения Вернера. Я находил, что лучше запастись силами, чтобы их хватило
тогда, когда они понадобятся полностью.
   Во время долгих прогулок по роще мы  с  Владимиром  обсуждали  шансы  и
условия предстоящей борьбы. Меня глубоко  трогали  его  наивно-героические
планы и мечты; он казался мне благородным милым ребенком, которому суждена
такая же простая непритязательно-красивая смерть бойца,  какова  была  его
юная жизнь. Славные жертвы  намечает  себе  революция,  и  хорошею  кровью
окрашивает она свое пролетарское знамя!
   Но не один Владимир казался мне ребенком. Много  наивного  и  детского,
чего я раньше как будто не замечал и не чувствовал, я находил и в Вернере,
старом работнике революции, и в других товарищах, о которых вспоминал. Все
люди, которых я знал на Земле, представлялись мне полудетьми, подростками,
смутно  воспринимающими  жизнь  в  себе  и  вокруг  себя,  полусознательно
отдающимися внутренней и внешней стихийности. В этом чувстве  не  было  ни
капли снисходительности или презрения, а была глубокая симпатия и братский
интерес к людям-зародышам, детям юного человечества.

4. КОНВЕРТ

   Жаркое летнее солнце как будто растопило лед, окутывающий жизнь страны.
Она пробуждалась, и зарницы новой грозы уже  вспыхивали  на  горизонте,  и
снова глухие раскаты начинали доноситься с  низов.  И  это  солнце  и  это
пробуждение согревали мою душу и поднимали мои силы, и я  чувствовал,  что
скоро буду здоров, как не был никогда в жизни.
   В этом смутно-жизнерадостном состоянии мне не хотелось думать о прошлом
и приятно было

Leave a reply

Авторизация
*
*
Регистрация
*
*
*
Пароль не введен
*
Генерация пароля